– Как вы полагаете, в этом убранстве есть определенный смысл или оно – исключительно для красоты?

– Страсть к крикливым декорациям и вульгарной театральности зачастую – признак больного разума, – сказал Дюпен.

– Но это же бал-маскарад. Как же на маскараде без театральности? Возможно также, что декоратор хотел понаблюдать эффект, который произведет на гостей такая смена цветов.

Дюпен окинул взглядом убранство зала.

– Зеленый – не только цвет жизни, но и цвет разложения.

– А еще есть поговорка: «позеленел от зависти», – я указал взглядом на человека в белой маске, тоже окрашенной светом люстры в зеленый цвет. – Однако на гобелене изображено древо познания из райского сада.

Дюпен пригляделся к гобелену.

– Интересно. Очень интересно. Возможно, это и впрямь несет в себе скрытый смысл.

Он быстро двинулся в следующий зал, и я вновь пошел за ним.

Четвертый зал оказался убранным в оранжевые драпри. Здесь царило веселье. Посреди зала стояла огромная золотая жаровня в форме головы дракона. Языки открытого огня вырывались прямо из драконьей пасти. Невидимый оркестр играл жизнерадостную мелодию, и по одну сторону зала от жаровни гости усердно плясали. Напротив располагались столы, обтянутые топазовой тканью и ломившиеся от яств, питий и канделябров с множеством свечей. Вокруг столов расположилась большая группа стариков, евших с таким аппетитом, будто это была их последняя трапеза.

– Буйство и чревоугодие, – заметил я.

– Это уж точно, – согласился Дюпен. – Подойдемте-ка поближе.

Я кивнул на жующих старцев:

– Они и вправду в столь почтенном возрасте?

– Похоже на то.

Протиснувшись к столу, Дюпен распорядился на свою долю вином и тарелкой сладостей. Я сделал то же самое. Пока мы закусывали, Дюпен изучал соседей по столу. Один из них полностью скрыл лицо под маской, и я заметил, что Дюпен внимательно разглядывает его «шевалье» и туфли, но он почти сразу указал в сторону прохода впереди.

– Идемте?

– Не тот?

– Я не смог разглядеть, что изображено на его «шевалье», но камень – скорее сердолик, чем оникс. Что еще важнее, он слишком высокого роста, а каблуки его туфель – низкие. Наш вор не принадлежит к людям толпы, он уверен в собственном превосходстве. Поэтому мы вряд ли обнаружим его за скромной беседой с другими гостями.

Покинув зал Аполлона, мы прошли сквозь занавешенную арку и оказались в царстве холода. Здесь люстра была сделана из матового «морозного» стекла и мерцала, точно лед. Балерины, затянутые в расшитую блестками кисею, плыли сквозь березовый лес в зимнюю ночь. Гости сидели на белых бархатных диванах или больших, точно сугробы, подушках.

– Зима, мороз, лед…

Я никак не мог различить в убранстве залов какой-либо системы. Дамы в белых платьях были бы невидимы на фоне стен, если бы не кроваво-красные шали и ленты.

– Шевалье Дюпен! Je suis ravi de vous voir![61]

К нам приблизилась согбенная дама. Лицо ее было полностью скрыто под странной маской в виде кукольного личика, ярко контрастировавшего с ее серо-стальными сединами, а белоснежное платье – украшено алыми лентами поперек пояса.

Дюпен склонился к ее руке.

– Мадам, мы как раз гадали, куда же вы пропали. Вы ведь помните моего брата Франсуа? Мы с ним близнецы.

Мадам Тюссо подала мне руку.

– Конечно. Рада видеть вас вновь.

– И я рад встрече с вами, мадам, – отвечал я, целуя ее тонкие, прохладные пальцы.

– Что вы скажете о празднике, мои дорогие? Бал удался?

– Весьма эффектное зрелище. Я и не знал, что вы питаете страсть к подобным празднествам, – сказал Дюпен.

– Никогда раньше не устраивала и не посещала подобных балов. Хотя уверена, что тюрьма и ожидание встречи с челюстями гильотины в компании Жозефины де Богарне[62] дают мне на это полное право. – Она коснулась скрюченным пальцем своей седой куафюры. – Мне обрезали волосы, но голову сохранили – за талант в работе с воском. Все-таки хорошо иметь талант, который может спасти жизнь.

Старческие глаза испытующе глянули из-под кукольной маски на Дюпена, а затем и на меня.

– Никакой талант не спас бы вас, мадам, если бы не присутствие духа и разум, подсказавший, что ваше искусство может оказаться полезным вашим врагам, – улыбнулся Дюпен.

– Вы совершенно правы, шевалье.

Темные глаза ее вновь блеснули из-под безукоризненного кукольного личика, точно глаза странного насекомого, выглядывающего из кокона.

– Да, но отчего вы теперь устроили «бал жертв»? – спросил я. – Уж не вдохновил ли вас на это приезд моего брата в Лондон?

Дюпен резко развернулся и пронзил меня взглядом. Наверное, он счел мой вопрос невежливым, но к чему скрывать очевидное?

Кукольное личико насмешливо и невинно склонилось набок.

– Как я, кажется, говорила, Франсуа, мне никогда не приходило в голову устраивать le Bal des Victimes. Это идея мсье Деламара. Он взял на себя все расходы и выплатил мне щедрый гонорар за потраченные силы и время. В моем почтенном возрасте не отказываются от столь щедрых предложений. – Кукольное личико оставалось бесстрастным, но старая карга наверняка улыбалась под маской. – А вы обязательно найдете ответ на все ваши вопросы, если пройдете в следующий зал, а за ним – в последний.

– Семь комнат… – прошептал Дюпен. – Семь…

– Благодарю вас, мадам Тюссо, за приятное общество и содержательную беседу, – сказал я. – Ваш бал удался на славу.

– Спасибо, шевалье. Ступайте и раскройте вашу тайну.

Мы с Дюпеном поспешили откланяться, оставив странное сочетание юности и немощи позади.

– Семь комнат. Вам это ни о чем не говорит? – спросил Дюпен, когда мы приблизились к двери, точно вмерзшей в белые занавеси.

– Семь дней недели. Семь смертных грехов. Семь цветов радуги. Шекспировские семь возрастов.

Дюпен кивнул.

– Да, но какую же аналогию имел в виду автор этого балагана?

– Как сказала мадам, чтобы найти ответ, нужно осмотреть все залы, – сказал я, переступая порог в следующий мир.

Этот зал оказался фиалкового цвета. В центре стоял стол. Освещали помещение, пожалуй, не меньше сотни больших, роскошно украшенных свечей, каждая из которых была помещена в стеклянный куб цвета аметиста. Изысканные фиалки из бархата укрывали стол, ниспадая на пол, и гирляндами свисали с пурпурных драпри. Игра пляшущего фиолетового света очаровывала, если не замечать того, что он превращал белые маски гостей в огромные лиловые кровоподтеки.