— Можно подумать, для тебя это новость, — снисходительно усмехнулся Пермяков.

— Представьте, да, — не кривя душой, заверил Васильев. — Что-то мне подсказывает, что мои ребята вряд ли сумели бы разузнать, кто его приобрел, даже если бы я специально дал им такое задание.

— Не сумели бы, это точно, — подтвердил Андрей Родионович. — Потому что я купил его не для забавы и не потому, что решил на старости лет податься в ресторанный бизнес. Пришло время взяться за дело по-настоящему, всерьез. Нам нужно место для встреч, и оно перед тобой.

— Вот почему «Кремль»! — сообразил Мент. — А я-то никак в толк не возьму, что за странное название… — Он умолк, осененный неожиданной и, судя по выражению лица, не особенно приятной догадкой, а потом осторожно переспросил: — Мы? А можно узнать, «мы» — это мы, или «мы» — это вы? За… гм… за вычетом меня?

— Странный вопрос. — Политик перестал расхаживать и уселся в большое кожаное кресло во главе стола для совещаний. Николаю Фомичу он сесть не предложил, и тот остался стоять, повернувшись к нему всем корпусом. — Откуда такая мнительность? Человек с твоим уровнем информированности и социальной ответственности, кажется, мог бы сообразить, что подобными новостями с кем попало не делятся. Такое сообщение может получить только верный, пользующийся полным доверием соратник…

— Или без пяти минут покойник, — попер напролом Васильев, процентов на девяносто пять уверенный, что терять ему уже нечего: или пан, или пропал.

— Ну, или так, — заставив его похолодеть, согласился Андрей Родионович. — Но ты-то здесь при чем? Ты что, получил от Слепого Пью черную метку или увидел кровь на луне?

Генерал Васильев, не к чести его будь сказано, не знал, кто такой Слепой Пью, впервые слышал о какой-то черной метке и не представлял, каким образом на естественный спутник Земли могла попасть чья-то кровь, да еще в таком количестве, что ее можно разглядеть из Москвы невооруженным глазом. Но общий смысл прозвучавшего высказывания был ему понятен: Политик интересовался, с чего он взял, что его хотят убить.

Тон, которым был задан вопрос, намекал, что подозрения Мента представляются Политику безосновательными и где-то даже дикими. Но Николая Фомича это не успокоило: он хорошо знал, с кем имеет дело, и нуждался в более веских подтверждениях того, что ему ничто не угрожает.

— Мне кажется, — сказал он с прежней осторожностью, — что в последнее время вы мною недовольны. Тут поневоле полезет в голову всякая чертовщина!

— Экий ты, право, впечатлительный. — Пермяков побарабанил кончиками пальцев по крышке стола, будто обдумывая какую-то сложную проблему. — Если говорить начистоту, кое-какие претензии к твоей работе у меня в последнее время действительно возникли. Но после нашего последнего разговора ты начал всерьез работать над ошибками. Не думай, что я этого не заметил и, тем более, не оценил. Когда люди плечом к плечу делают большое, серьезное дело, некоторые трения неизбежны, но незачем делать из них трагедию. А что, ты заметил что-то подозрительное? Что-то, что навело тебя на подобные мысли?

Николай Фомич немного помедлил с ответом, выбирая меньшее из двух зол. Сказать правду означало открыть карты, признаться, что перетрусил и прибежал просить пощады. Но такого признания не избежать в любом случае, ведь именно за этим он и приехал, и Пермяков об этом прекрасно знает. И будет ли хоть какой-то прок от вранья? Если черный «БМВ» приставили к нему по приказу Политика, ложь станет бессмысленной и вряд ли пойдет ему на пользу. Пермяков, конечно, ничего не скажет, но сделает в уме зарубочку: дескать, Мент заврался до такой степени, что продолжает темнить, даже когда речь идет о спасении собственной шкуры. А если слежка осуществляется не по его приказу? Тогда, промолчав о ней, Николай Фомич лишится шанса, пусть призрачного, заручиться защитой и поддержкой всемогущего Политика, за которым до сих пор чувствовал себя, как за каменной стеной.

— Мне кажется, меня кто-то выслеживает, — не вдаваясь в подробности, сообщил он.

— Ну, дорогой мой! — Откинувшись на спинку кресла, Андрей Родионович беззвучно всплеснул руками. — А я-то чем могу тебе помочь? В конце концов, кто из нас двоих Мент? Правильно, ты. Тебе и карты в руки! Я, конечно, могу попросить кое-кого приставить к тебе охрану, но это, согласись, будет выглядеть смешно — при твоей-то должности! Если генерал столичной полиции не в состоянии выяснить, кто и с какой целью за ним следит, чего он тогда стоит?

— Выяснить и прочее в том же духе — не проблема, — позволил себе осторожно оскорбиться Николай Фомич. — Но сначала я должен был убедиться, что это не вы. Что я, как и раньше, являюсь членом команды.

— А, — с понимающим видом сказал Пермяков, — тогда понятно. Кто не с нами, тот против нас, и так далее… Понятно. А что заставило тебя думать, что ты больше не в нашей команде? А? Ладно, снимаю вопрос. Вернее, меняю формулировку. Оставим в покое слежку, с ней, полагаю, ты разберешься надлежащим образом. Скажи, ты действительно хочешь продолжить работу в команде? Не потому, что испугался за свою жизнь, а, как бы это сказать… из идейных соображений, что ли?

Генерал Васильев встал ровнее и расправил плечи. На его хищной цыгановатой физиономии появилось выражение суровой решимости, как перед боем, и, набрав в грудь побольше воздуха, он сказал:

— Вы меня знаете. Я — человек простой, служивый, и финтить перед вами не стану. Да если б и стал, что толку? Вы же всех насквозь видите, и еще на три метра у человека под ногами. Поэтому скажу прямо: идеи не по моей части. Я свой выбор сделал давно и отлично понимаю, что обратной дороги нет. Повязан я с вами намертво — вы на тот свет, и я вслед. Что тут выбирать, чего тут хотеть или не хотеть? В этом самолете парашютов нет. Взлетели, набрали высоту — значит, надо лететь до самой посадки. А выпрыгивать на ходу — слуга покорный! И балластом, поверьте, я быть не собираюсь. Потому что балласт — это такая штука, которую рано или поздно выбрасывают за борт, чтобы не потерять высоту. Поэтому, Андрей Родионович, если что не так, простите. Как говорится, не со зла, а так, по недомыслию… И знайте: я не подведу.

— Ну-ну, зачем же так-то? — мысленно отдав должное внезапно проснувшейся в мужиковатом Менте тяге к поэтическим сравнениям, снисходительно запротестовал Политик. — Ты как будто с последним словом в суде выступаешь. А суда-то никакого и нет! Не за что тебя судить, Николай Фомич. Или есть что-то, о чем я не знаю?

— А такое разве бывает? — рискнул осторожно пошутить Васильев.

— Полагаю, да. Всеведущ один Господь, а я, как и ты, простой смертный. — Политик резко опустил ладони на край стола, словно намереваясь так же резко, рывком встать, но не встал, ограничившись тем, что, вскинув подбородок, вперил в лицо Васильева прямой, требовательный взгляд. — Это все, что ты хотел сказать? Тогда нам обоим пора вернуться к работе. Ах, да, чуть не забыл! Хорошо, что встретились, а то могло некрасиво получиться. Ты бы опять решил, что тебя норовят вывести за скобки… Вот, возьми, тут все написано.

Шагнув вперед, Николай Фомич аккуратно взял протянутую Политиком глянцевую, с золотым тиснением открытку. Это было приглашение на предстоящий костюмированный бал.