Остальные вырвались вперед, но все еще находились слишком далеко. Я вытянул руку, как будто мог схватить ее на таком расстоянии и утащить в безопасное место.

В ночи раздался грубый, неистовый крик Джейкоба:

– Дикая кошка, нет!

Кажется, после его крика Рива повернулась обратно. Но прежде, чем во мне успел зародиться хотя бы проблеск надежды, в нее врезался мчащийся локомотив.

Ее подбросило вверх, и воздух наполнился кровью и дымом. Из моего горла вырвался крик. Изуродованное тело, упавшее на землю возле пары невысоких деревьев, едва ли напоминало человека, не говоря уже о нашей Риве.

– Дом! – закричал Джейкоб с той же паникой в голосе, что и до этого.

Все зависело от меня. Я не знал, как мы собирались исправить весь тот беспорядок, который учинили и из-за которого она сбежала, но я единственный, кто мог гарантировать, что она вообще останется жива, чтобы мы могли попытаться.

Если от нее еще осталось то, что можно спасти. Если я успею добраться до нее вовремя.

Волна паники заставила мои ноги двигаться куда быстрее, чем, как мне казалось, они способны. Мимо нас с ревом пронесся поезд, но я едва заметил грохочущие по рельсам вагоны.

Осталась только эта маленькая, темная фигура, неподвижно лежащая у деревьев.

Зиан добрался до нее первым. Упав на колени, он протянул к ней руки, но не решился прикоснуться – боялся, что каким-то образом сделает только хуже.

Его лицо исказилось волчьими чертами, и он запрокинул голову к небу. Воздух наполнился мучительным воем.

Мой распахнутый плащ хлопал на ветру. Не сбавляя скорости, я дернул за него так сильно, как только мог, и позволил ему слететь с моих плеч.

Мне нужно использовать все свои способности, каждую частичку, которая могла внести свой вклад. Не прятаться, не сдерживаться.

Андреас, спотыкаясь, остановился рядом с Зианом. При одном взгляде на тело Ривы его глаза широко распахнулись, и с губ сорвалось невнятное проклятие.

Джейкоб тоже уже был здесь. Упав на землю, он потянулся к ее лицу с неожиданной нежностью. Я понятия не имел, что она в нем еще осталась.

Он прикоснулся пальцами к ее шее.

– У нее все еще есть пульс. Слабый, но… Дом. Ты ей нужен.

– Иду, – выдохнул я, пробегая последние несколько шагов к тому месту, где она лежала.

Даже в тусклом лунном свете и под тонкими тенями молодых деревьев эта сцена выглядела ужасающей. Рива напоминала шарнирную куклу, которую злой ребенок разбил об пол.

Одна рука, вся покрытая кровью, выгнулась в сторону под таким углом, что я задался вопросом, а прикреплена ли она вообще к ее плечу. С той же стороны ее торс был смят, и еще больше крови заливало светлое платье и траву под ней. Ее неподвижное лицо казалось совершенно белым, если не считать капель крови на губах.

В воздух, переплетаясь с тенями, поднимались струйки темного дымчатого вещества.

Я упал на землю рядом с Ривой, сразу устремив один из своих отростков к ближайшему деревцу. Когда присоски плотно впились в гладкую кору ствола, другой рукой я обхватил ее талию и положил ладонь ей на горло.

Джейк отодвинулся, чтобы дать мне больше места. Все его тело дрожало.

– Да сделай же что-нибудь, – прошипел он, но его голос был таким хриплым, что я понял: он не хотел грубить.

На этот раз только моя сила могла нам помочь. А им оставалось лишь беспомощно наблюдать.

Джейк был прав насчет ее пульса – прерывистого, слабого, затухающего под моей ладонью.

Сосредоточившись, я закрыл глаза и начал тянуть из обхваченного мною дерева всю энергию, какую только мог.

Молодое деревце полнилось жизнью – яркое, зеленое, растущее. Так много гребаного потенциала, что я мог четко представить, в какое массивное дерево оно в конце концов должно было вырасти.

Дрожа всем телом, я забрал все это у него и направил в Риву.

Я не знал, какие именно части ее тела сломаны и раздавлены, но это не имело значения. Моя сила сама чувствовала, что нужно расправить и заживить.

Пока я вытягивал из молодого деревца все больше и больше жизни, мое собственное сердце колотилось в до боли бешеном ритме.

Дерево наклонилось, и его ветви обвисли, а кора почернела. Под моими прикосновениями плоть Ривы начала исцеляться.

Кости вставали на место и срастались по сломанным краям. Кровеносные сосуды восстанавливались.

Я сделал так, чтобы ее артерии и вены снова наполнились кровью. У меня во рту появился вкус сырого мяса, отчего желудок скрутило, но я проигнорировал оба этих ощущения.

Я приносил смерть и дарил жизнь, но значение имело только второе.

Значение имела только Рива.

За моими закрытыми веками проносились вспышки воспоминаний. Моменты, когда мы одновременно находили решение задачи, и она посылала мне мягкую, лукавую улыбку – под стать моей собственной.

Все те моменты, когда я терялся в клубке эмоций после сеанса, на котором хранители заставляли меня использовать способности так, как я того не хотел, и она подходила и оставалась рядом, терпеливо занимаясь своими делами, пока я не решал, что хочу с ней всем поделиться.

Тот день, когда она упросила одного из них посадить для меня в горшок полевой цветок с открытого тренировочного поля, чтобы я мог держать его в своей комнате, потому что я переживал, что скоро его затопчут.

Тот раз, когда Андреас поспорил, что я не смогу прокатить ее на спине вдоль всей трассы, и в конечном счете мы повалились на землю, заливаясь смехом, и в тот нелепый момент я чувствовал себя таким свободным, как никогда прежде.

А потом я исцелил ее после ночи в клубе, и она сказала о том, как сильно хотела бы все починить. Как она не решалась просить меня о помощи, даже когда пребывала на грани, потому что поняла, что мне не нравится применять свою силу.

Как мы могли все это время не понимать, что хранители нас обманули? Как я мог этого не понять?

Я был так обеспокоен собственной чудовищностью и растущим из моей спины уродством – только вот она убежала вовсе не из-за моей физической странности, а из-за моего холодного отношения, молчания, с которым я встречал нападки Джейкоба, и того, как я игнорировал все ее попытки восстановить нашу дружбу.

В этот момент я даже не корил себя за то, какой я есть – пусть даже большая часть отростков появилась во время испытаний, через которые меня заставляли проходить хранители, – потому что теперь моя странность могла ее