— Я ведь сказал маме, что мы живем вместе, — проблеял Эрик. — Помоги мне хоть как-то выкрутиться, иначе я просто пропал.

Мать Эрика объявила ему о своем решении буквально за несколько часов до того, как он явился ко мне. В первый момент он даже не испугался. В любом случае у него, как он считал, была отсрочка. Эрик уезжал на Гавайи на пару недель. Разумеется, речь шла не об отпуске, а о съемках — в ожидании начала работы над «Нортенгерским аббатством» он согласился снять какой-то рекламный клип. Само собой, Эльспет не стала настаивать на том, чтобы сын отложил работу и сидел с ей. Вдвоем они решили так: она переезжает к Эрику, и Жан присматривает за ней. Что же касается меня… Эрик собирался сообщить матери, что я уехала в Англию к родителям.

Все шло замечательно до тех пор, пока не выяснилось, что Жан (в силу своей особой близости с Эриком он стал многое себе позволять в последнее время) отказывается присматривать за «этой старухой». В качестве условия пребывания с ней под одной крышей он потребовал от Эрика рассказать маме об их с Жаном любви. Убедившись в том, что Эрик ни под каким предлогом не намерен признаваться матери в подобных отношениях, Жан устроил скандал, собрал вещи и заявил, что уходит.

Таким образом, проблем у Эрика заметно прибавилось. Во-первых, ему не с кем было оставить мать. Во-вторых, не на кого было бросить любимого павлина. А в-третьих, от него ушел… то есть ушла… в общем, он поссорился с любимым человеком. В этом отношении я ему помочь ничем не могла. Другое дело, что, не согласись я пожить некоторое время на его вилле в Малибу, ему пришлось бы отменять съемки на Гавайях. О том, чтобы пожить в каком-нибудь отеле до тех пор, пока Эрик не вернется, Эльспет Нордофф и слышать не хотела. В то же время она не собиралась сидеть на вилле в Малибу в одиночестве. Эрик, естественно, позвонил в несколько агентств, предоставляющих самых лучших сиделок, но ни в одном из них не смогли подыскать подходящую кандидатуру. Дело в том, что в обязанности сиделки, помимо ухода за больной старушкой, входил и присмотр за павлином, который в последнее время повадился залезать в гараж и проклевывать дыры в дверцах и крыльях машины Эрика.

— Тебе и делать-то особо ничего не придется. Присмотришь за мамой, ну а заодно и за павлином.

— Видела я твою мамочку, — напомнила я Эрику, — да и твою очаровательную птичку тоже.

Услышав эти слова, Эрик пришел в ужас. Он решил, что я таким образом даю понять, что не собираюсь выручать его из беды. На самом деле я просто тянула время, чтобы решить — сколько же мне запросить за помощь на этот раз? У меня в голове уже как будто щелкал калькулятор. Так, решаем задачу. Дано: за то, чтобы я прокатилась в Санта-Барбару и попила шампанского, Эрик заплатил мне тысячу долларов. При этом сам он выиграл машину стоимостью в сто раз больше. А в случае проигрыша был готов расстаться с Пикассо (не с павлином, а с наброском, сделанным рукой великого мастера, — тоже, извините, вещь недешевая). Спрашивается: сколько он готов заплатить за то, чтобы именно я сидела с его мамой и присматривала за павлином в течение двух недель? По тысяче долларов в день? Или по две? А может быть, три тысячи, при условии, что я позабочусь о том, чтобы птичка не гадила ему на «роллс-ройс»?

Эрик стал меня уговаривать, и у него от волнения даже задергались ноги.

— Ты так понравилась моей маме, — сказал он, — да и Пикассо тебя тоже сразу полюбил.

— Что? Да твой Пикассо мне все ноги исклевал!

— Ты поверь, с ним вообще не будет хлопот. Пусть гуляет себе целый день в саду. Ты только не забывай кормить его. Маме в любом случае еду будут возить из гостиницы «Беверли-Уилшер», так что с ней возни тоже не предвидится. Она просто не хочет быть одна. На тот случай, если вы захотите куда-нибудь съездить проветриться, я оставлю тебе «мерседес». Естественно, я позвоню в агентство «Армани», чтобы тебе привезли целый гардероб. Да, кстати, Эд Строссер тебе уже звонил?

— Нет.

— Замотался совсем, наверное. Ничего, Лиззи, я ему напомню. Он тебе завтра же позвонит. Слушай, я тебя просто умоляю. Ты — моя единственная надежда.

Теперь я уже и сама это понимала.

— Ладно, — кивнув, сказала я. — Сколько?

Дети почему-то пребывают в святой уверенности, что, как только они вырастут, то смогут делать все что захотят, никому ничего не объясняя и не доказывая. Впрочем, в возрасте семи лет человек действительно представляет себе свободу весьма своеобразно. В первую очередь свобода, как они думают, заключается в том, чтобы иметь возможность есть конфеты и сладости до тех пор, пока не станет плохо. И тратить все деньги на жевательный мармелад, загребая его если не экскаватором, то уж точно лопатой. «Вот это жизнь! — думает ребенок, — когда вырасту, буду делать все что захочу!»

Но вот мы выросли. И жизнь уже успела дать нам понять: если потратишь все деньги на жевательный мармелад, то обязательно найдется какой-нибудь мерзавец, который пинком под зад выставит тебя из дому за просрочку арендной платы. Выясняется, что вместо свободы и возможности ни перед кем не отчитываться взрослый человек получает сплошные ограничения и обязательства. Нужно отчитываться перед начальством, родственниками, любимыми. Не успеваешь порадоваться тому, что можно с полным правом наплевать на авторитет родителей, как уже приходится думать о том, каким образом заработать на то, чтобы пристроить их в приличный дом для престарелых, когда придет время.

Жизнь полна противоречий, которые давят на человека, заставляя его принимать решения. Как сиюминутные желания, так и высокие принципы всегда являются предметом переговоров и торга. Вот и сейчас я отчаянно торговалась с собственной совестью. Эрик Нордофф был согласен заплатить мне семьдесят тысяч долларов — это по пять тысяч в день — просто за то, чтобы я жила у него дома и развлекала его умирающую от рака маму до тех пор, пока он не вернется со съемок. Само собой, в условия контракта входило и «навешивание лапши на уши» миссис Нордофф. Не самое богоугодное дело, призналась я себе. С другой стороны, Брэнди требовалась как раз такая сумма, чтобы оплатить лечение, благодаря которому можно попытаться избавиться от рака, не кромсая себя на куски. Откажись я от предложения Эрика, и он, по всей видимости, найдет кого-нибудь другого, не столь щепетильного, и тогда не видать мне этих денег.

У меня не было времени на споры.

Буквально через пять минут мы уже ехали в Венис-Бич за моими вещами на том самом «роллс-ройсе», который я помогла ему выиграть.

С моральной точки зрения это предприятие выглядело весьма сомнительно. С другой стороны, нам с Эриком все могло сойти с рук, если мы сами не допустим какого-нибудь промаха. В результате все останутся довольны: Эрик добьется своего, Брэнди получит возможность лечиться в нормальных условиях, а мне всего-навсего придется пожить в доме с бассейном и без тараканов, заодно заработав кругленькую сумму.

Когда я сказала Брэнди, что нашла деньги на ее лечение, она рассмеялась — сначала от недоверия, а затем от счастья. Мы с Джо вообще в первый раз видели ее смеющейся с тех пор, как врачи вынесли ей приговор. Потом мы втроем пустились в пляс. Эрик, стоявший в дверях на кухне, выждал пару минут и обратился ко мне: