увидели, как входит в коридор. Кинув на нас осторожный взгляд, он не побеспокоил, а только тихонько прошел в дом.

— Понять, что я тебя очень люблю. И всегда буду любить, и в двадцать, и в шестьдесят. Уж поверь, я знаю.

Мама не прерывала, а только продолжала внимательно смотреть. Лицо ее было таким удивленным, каким, казалось мне, я никогда ее не видел.

— А еще понять, что я благодарен тебе за жизнь и за заботу. Понять, что теперь я в силах о тебе заботиться и буду это делать всегда и везде. Что бы ни случилось.

Она так ничего и не сказала в ответ. Поднялась из-за стола. Пару мгновений, казалось мне, что сейчас мать с обиды уйдет в дом. Я даже встал, чтобы остановить ее, но она этого не сделала. Мама кинулась мне на грудь, обняла.

— Прости меня Игорек. Прости… — Проговорила она тихонько. — Прости меня. Папка всегда верно говорил. Все верно говорил. Глупыха я круглая и все тут. Курица…

— Ну-ну. Никакая ты не глупыха вовсе. Ты любящая мать, которой и надобно себя так с дитем вести. Но только когда дите это еще малое.

— Вижу я. Вижу, что все в жизни тебе по плечу, — Подняла мама на меня красные свои глазенки. — Сколько уж нам с отцом на голову бед свалилось за всю нашу жизнь, сколько пережили мы невзгод и трудностей, а я все равно вижу, что вырос ты сильней нас. Что все, чтобы у тебя на пути ни встало, все переживешь. А дурехой я была, потому как не хотела того замечать. Хотела тебя еще под юбкой держать, из-за своего собственного никчемного страху!

— Ну, — улыбнулся я ей по-доброму. — А теперь не боишься?

— Теперь не боюсь, Игорь. Теперь я ничего не боюсь.

Эта ночь была душной, а к часу ночи и вовсе в небе загрохотало, заблестели в окнах молнии. Предыдущий душный день обернулся ночной грозою. Весь следующий день шел теплый дождь. Пусть был он и не резвым, а спокойным, но любые уборочные работы по такой погоде проводить никак нельзя. Зерно, напитавшись дождевой влагой, становится капризное к любому с собой обращению: легко портится оно при уборке, а хранению почти не поддается. Нужно было, чтобы дождь перестал, а оставшиеся еще в Красной поля просохли. Соревнования по такому поводу тоже отложили на день.

При этом все равно поехал я на Белке в гараж. Там узнал, что всему отряду, кто поставлен на соревнования, полагается выходной, потому как по документам обычные путевые листы нам сейчас выписывать нельзя.

— Езжай домой, молодой, — Сказал мне завгар, зная, видать, что со мной было прошлым вечером. — Отдыхай. Тебе надо. А к ночи дождь на нет сойдёть. К завтрашнему обеду просохнуть поля, ну и мы снова в бой.

Узнал я так же, что в колхозной конторе, после того как Щеглова взяли, творился настоящий бардак. Председатель колхоза уехал в район по вызову районного прокурора, а в гараже со дня надень начнутся проверки, чтобы выявить кто с Щегловым был заодно.

Все это завгар сказал мне по секрету, потому как на общее обозрение это не разглашается.

— Уж тебе-то можно. Ты мужик надежный, — приговаривал все Завгар.

Послушался я завгара, но поехать решил совсем не домой, а к Машке на работу. Знал я, что сегодня тянула она сестринскую свою смену в поликлинике. Очень мне хотелось с нею побыть наедине.

— Напрошусь на то, чтобы она мне рану от дроби осмотрела, — проговорил я себе под нос, когда ехал уже по Ленина к центру.

Проезжая колхозную контору, я притормозил, потому как необычно много тут было нынче машин. Пропуская белый москвич, смотрел я на здание конторы. На широких ее ступеньках толпилась куча народу.

— Игорь! — Вдруг услышал я. — Игорь!

Глянул на зов. То был Вакулин. Вымокший под дождем, с прилипшими на высокий лоб волосами, бежал он ко мне, прикрывая голову от дождя черной дерматиновой папочкой для документов.

Я срулил из общего потока на стоянку администрации. Вакулин подбежал к кабине, дернул дверь, забрался.

— Ты гляди, морось, — проговорил он, ежась от своей мокроты. — Все никак не проходит. Повезло, что я тебя заметил! — Мы поздоровались за руки. — Ты никуда не торопишься? Можем недолго переговорить?

— Не тороплюсь. Можем.

— Ну и хорошо! Ох, Игорь! После того, что ты вчера с милицией там наворотил, что в вашей конторе, что в нашем райкоме переполох начался. Следственный комитет шурует как надо. Видать, и у вас весь колхоз прошуруют теперь.

— Прошуруют, — кивнул я. — Но кто ни при чем, тому бояться нечего. Пускай выжигают всю эту гниду, что у нас завелась.

— Уже начали! Начали выжигать! — Разулыбался Вакулин. — Аллу Ивановну сегодня утром милиция забрала прямо из райкома, перед тем как мы собирались ехать в Красную. Уже готов приказ о ее временном отстранении. Как только вина будет доказана, в райком дорога ей будет заказана. Отстранят с концами.

— Видишь, выходит, как я и думал, была она с Щегловым повязана. — Ответил я.

— Ну. — Он кивнул. — И не только она.

Вакулин опасливо осмотрелся. Заговорщически подался ко мне.

— Всех подробностей я не знаю, но оказалось, что работала она в связке с кем-то из райисполкома, а те Щегловские плановые расхождения всячески покрывали, ну а Ивановна, в свою очередь, закрывала исполкомовских перед крайкомом, подделывала, значит, отчеты. Ну вот ее, и еще нескольких человек, милиция по этой линии крутит.

— Пускай крутит, коль они туда влезли, — улыбнулся я.

— А знаешь, что это лично для тебя означает? — Разулыбался мне в ответ Вакулин.

— Что?

— Что твое дело с сестрой и ее учебой в Москве теперь в шляпе. Как только отстреляешься на соревнованиях, получишь свою награду. Можешь радовать сестренку, пусть готовиться чемоданы складывать да отправляться в большой город.

— Это отличная новость, — сказал я с улыбкой.

Выходит, что получилось… Что уедет Светка из Красной на время, что будет она далеко отсюда, будет учиться, и никогда не встретится с тем, кто мог ее убить в будущем. Эх… Узнать бы еще, кто этот предполагаемый убийца мог бы быть… Ну, глянем. Может, в будущем…

— В общем, спасибо тебе, Игорь. — Вакулин протянул мне