Михаил почувствовал, как пули ударили в левое крыло. Но истребитель пока хорошо слушался рулей и не дымил.

— Ах ты гад! — выругался Михаил.

Он дал вперед левую педаль, сместив нос истребителя вправо, и огнем из пушки и пулеметов ударил по пулеметной точке. На фюзеляже «юнкерса» появились разрывы. Вражеский пулеметчик замолчал. Но и бомбардировщик задымил, открыл бомболюки и высыпал все бомбы в голую степь.

Со снижением и разворотом летчик подбитой машины попытался уйти на запад – к своему аэродрому.

— Вот живучий! — разозлился Михаил. — Двигатель дымит, от хвоста – жалкие остатки, корпус разбит настолько, что можно сказать – ребра шпангоутов торчат, а не падает! Добивать? Так на него весь оставшийся боезапас уйдет. А добивать надо!

Михаил подобрался поближе и дал очередь по работающему на форсаже правому мотору. Не выдержало немецкое изделие русского железа! Вспыхнул мотор, от него оторвался винт. Все, падает бомбардировщик!

Михаил перевел взгляд вниз – к земле несся еще один пылающий «юнкере». Это вторая наша пара постаралась.

И немцы не выдержали атаки наших истребителей. Из девяти самолетов три было уже сбито, остальные, пытаясь облегчить бомбардировщики, в беспорядке высыпали бомбы в степь и стали разворачиваться.

Михаил на развороте подловил «юнкере» снизу, рванул ручку на себя и всадил ему в брюхо очередь смертоносного железа. Добавил бы еще, но и пушка, и пулемет уже молчали.

Ситуация резко изменилась. Теперь из охотника он превратился в дичь для немецких истребителей – благо они пока были связаны боем со звеном наших. Помочь бы им, да стрелять нечем. Сейчас надо быстрее возвращаться на свой аэродром: ведомого сбили, хвост его самолета защищать некому, и самому нечем отбиться.

Михаил снизился до двух тысяч метров: здесь было меньше шансов встретиться с «худыми» – они любили летать на трех-четырех с половиной тысячах метров. Да и аэродром был уже недалеко, километров двадцать оставалось, для истребителя – минуты полета, как появился «мессер». Скорее всего, свободный охотник – были у них такие асы. Вылетали они парой или в одиночку, выискивали цели и атаковали их, как правило, исподтишка. Вот и этот начал атаку с хвоста – с пикирования.

Однако Михаил был уже тертым калачом, смотрел не столько вперед, сколько в зеркало заднего вида и по сторонам. Вовремя узрев надвигающуюся опасность, он следил за приближающимся врагом.

Вот «мессер» на несколько секунд зафиксировал свое положение. «Это он меня в прицел берет», — мгновенно сообразил Михаил. И когда немец был уже готов нажать на гашетки, слегка дал вперед правую педаль и качнул ручкой управления влево. Ла-5 сместился влево, скользнув на крыло. Пушечная очередь прошла совсем рядом, но не зацепила.

Немец попался опытный и счел происшедшее за случайность.

Михаил не отрывал взгляда от зеркала.

«Мессер» приблизился, чтобы стрелять наверняка. Но только он завис неподвижно на несколько мгновений, как Михаил опять повторил свой маневр. И опять очередь прошла мимо.

Только тут до немца дошло, что советскому истребителю нечем обороняться – ведь только слепой не увидит пролетевших мимо трасс.

Дав газу, немец решил зайти сверху и ушел в набор высоты. Это был шанс, и Михаил решил им воспользоваться.

Он двинул сектор газа, мотор взревел, и истребитель рванулся вперед, как пришпоренный жеребец. Михаил потянул ручку управления на себя, и Ла-5 полез вверх – наперерез немцу. От перегрузки потемнело в глазах, но немец был все ближе и ближе. Израсходовав в воздушном бою весь боезапас, Михаил шел на таран – ведь такой трюк он уже однажды испробовал. Надо было поставить этого гада на место.

За секунду до столкновения немец понял, какое решение принял русский летчик, и дал рулей вправо, пытаясь уйти. Но Ла-5 – не МиГ и не ЛаГГ-3.

Михаил врезался в крыло «мессершмитта», хотя рассчитывал ударить его в хвост. Удар, треск! Осознавая, что двигатель самолета продолжает работать, Михаил, тем не менее, вдруг четко увидел остановившийся винт своего истребителя и странно медленно разлетающиеся – нет, скорее расплывающиеся в разные стороны обломки своего и чужого самолета. Возникло стойкое ощущение, что время резко замедлило свой ход. «Ошибся, — как-то спокойно и отстраненно подумал Михаил, — надо было рубить винтом по хвосту. Недотянул ручку…» В следующую секунду он потерял сознание.

…Очнувшись, Михаил увидел синеющее над головой небо. Первой мыслью было: «Слава богу, жив! Но как же мне удалось после такого удара покинуть самолет? — недоумевал пилот. — Или я с парашютом выбросился? Ни черта не помню, какой-то провал в памяти».

Рядом раздались голоса.

Михаил повернул голову – из подъехавшей машины «скорой помощи» медики в белых халатах выкатывали носилки. Рядом стояла милицейская машина УАЗ-«буханка» и трактор. «Трактор-то зачем?» – удивился про себя Михаил.

Он немного повернул голову и уткнулся взглядом в перевернутую «Аннушку», с которой и начались его приключения. Какая-то нестыковка выходит… Он только что таранил немецкий «мессершмитт», а авария с Ан-2 произошла уже два года назад. И одежда на нем та же, двухгодичной давности.

Медики подошли к нему, ощупали, измерили давление. Михаил воспринимал происходящее отстранение, как будто это случилось не с ним.

— Сашка! Сашка Веретенников! — вспомнил пилот о механике.

— Шок после аварии, — уверенно произнес врач. — Жив, жив твой напарник. Всего одна царапина.

Михаила аккуратно переложили на носилки и погрузили в машину «скорой помощи». Он чувствовал, как трясет «скорую» на колдобинах, слышал разговор врачей, но все как будто сквозь вату. «Где я? На том свете? Тогда почему чувствую все – даже укол? Ведь мертвые ничего чувствовать не должны», — размышлял он и не находил ответа.

В приемном покое больницы седой травматолог раздел его, осмотрел.

— Свежих травм не нахожу, а следов от старых полно: шрамы на ноге, на руке, на теле. Может, он воевал раньше – скажем, в Чечне? Пусть его проконсультирует невролог – похоже, у парня сотрясение головного мозга.

Через десять дней после лечения Михаил выписался из больницы.

* * *

Внизу под самолетом проплывали ослепительно-белые кучевые облака.

— Дождь, наверное, внизу идет, — сказал командир белоснежного лайнера.

— Нам он не помеха, — отозвался с кресла второго пилота Михаил.

Вот уже год, как он после переучивания летал вторым пилотом на пассажирском Ан-148. Но каждый раз, когда он пролетал надо Ржевом, Тулой или Великими Луками и землю не закрывали облака, у него щемило сердце и отчего-то становилось грустно на душе, а по ночам снились «военные» сны: красавица Вера Лебедева с петлицами капитана, ее веселые подруги – молодые, задорные, еще не успевшие познать всей полноты счастья такой короткой человеческой жизни, но все равно живущие надеждой: «Вот только война закончится…»