— Я завяжу с этим, хорошо?

— Можешь и не завязывать, только не продавай себя за деньги. Ты еще молодая, как только найдется подходящий кандидат, уходи, только сделай милость, дай об этом знать заранее, чтобы у меня не случилось разрыва сердца.

— Пусть я и занималась этим, но только ради денег, на душе у меня всегда было очень гадко. Каждый раз был настоящей пыткой. Только когда я представляла на месте клиентов тебя, мне становилось хоть немного легче. Не важно, с кем я спала, в моем сердце всегда был только ты.

— Вот уж не думал, что кто-то будет выполнять эту работу вместо меня.

— Ты сам в этом виноват.

Ван Чанчи тут же подумал о Линь Цзябае, ему казалось, что все его беды были ниспосланы именно им. Как же ему хотелось его убить! Он снова стал копошиться в своем сознании, спрашивая себя, намеренно ли он упал с лесов в тот первый раз. Тогда Сяовэнь как раз попала под влияние Чжан Хуэй, которая уговаривала ее на аборт, чтобы заработать денег на несколько лет вперед. Может быть, таким образом он хотел воспрепятствовать аборту и разбился нарочно, из-за денег, с расчетом получить компенсацию? Придя к такой мысли, Ван Чанчи надолго задумался, словно оказался на распутье; столкнувшись с какой-то трудностью, он колебался, не решаясь вынести окончательный вердикт. И все-таки он признал, что такого сделать не мог. Никто не будет жертвовать своим мужским достоинством ради нескольких десятков тысяч юаней. Тем более, что он уже давным-давно изведал на себе лицемерие и отговорки начальства. Кто бы гарантировал ему, что за увечье он получит компенсацию? Такое бывает лишь в сказках. Поэтому он лишь сильнее почувствовал ненависть к Линь Цзябаю. Если для Ван Хуая источником сил и смелости была надежда, то для Ван Чанчи источником энергии стала ненависть.

46

Оказавшись в горной долине, Ван Дачжи не переставая плакал. Даже во сне он то и дело всхлипывал, словно никак не мог отойти от испуга. Его рев, сравнимый с гудками клаксонов, с грохотом моторов, с музыкой и песнями, с урчанием холодильника и кондиционера, со звонком велосипедов, казалось, вобрал в себя все, какие только можно, звуки города. В результате тихая деревушка утратила былое спокойствие, и ее жители, дотоле засыпавшие как убитые, теперь вдруг стали страдать бессонницей и мучиться всякими мыслями. Лю Шуанцзюй, кроме того, что кормила внука рисовым и коровьим молоком, не переставая возжигала у домашнего алтаря свечи, молясь о том, чтобы предки признали малыша своим.

Между тем оставшиеся на хозяйстве женщины, чьи мужья подрабатывали на стороне, сразу смекнули, что малышу не хватает молока. Чжан Сяньхуа, Ван Дун, жена Баоцина, жена Цзянпо, жена Илуна и другие женщины выстроились в очередь, предлагая услуги кормилиц. Суетливо закатав кофту и зажав рукой белоснежную упругую грудь, они пытались засунуть красный или коричневый сосок прямехонько в рот Дачжи. Но Дачжи ни у кого грудь не брал, отвергая всех без исключения. Несмотря на его поведение, те продолжали проявлять настойчивость. Демонстрируя лучшие из добродетелей: доброту, сочувствие и жалость, — они в то же время кичились своими полными, налитыми молоком грудями и, что еще вероятней, изо всех сил желали, чтобы этот городской отпрыск отведал их молока. После многократных отказов они сердито одергивали одежду и, прикрывая свои изголодавшиеся по прикосновениям груди, приговаривали: «Ну, и чем же ты недоволен? Твои папка с мамкой ничем не лучше нас, они, как и мы, питались здешней травой. Что-то не верится, чтобы черная курица так быстро превратилась в феникса».

Как-то раз ночью утомившийся от плача Дачжи заснул, обхватив ручонками Лю Шуанцзюй. Та машинально запихнула в рот Дачжи свою усохшую грудь. Вместо того чтобы отвернуться, тот принялся сосать ее грудь с таким рвением, что Лю Шуанцзюй замерла в истоме, она даже забыла, кем приходится малышу, чувствуя лишь, как ее переполняет материнская гордость. На следующий день она наварила целую кастрюлю куриного супа и стала баловать себя точно так же, как когда-то это делал Ван Хуай, когда она месяц оправлялась после родов. И буквально через несколько дней ее иссохшие груди округлились, и теперь Дачжи получал свое молоко, а потому больше не плакал. Глядя на кормящую Лю Шуанцзюй, Ван Хуаю казалось, что он вернулся во времена, когда у них родился Ван Чанчи. Он решил, что Всевышний все-таки дал ему еще один шанс. «Я непременно выращу из него студента», — говорил он Лю Шуанцзюй. «Я должен сделать из него чиновника», — говорил он Чжану Пятому. «Если он станет чиновником, то сможет занять руководящий пост», — говорил он Дайцзюню. «Если он займет руководящий пост, то вытащит нашу семью в люди», — говорил он Второму дядюшке. «Если он обретет положение, то сможет выделить деньги на строительство дороги к нашей деревне…» — говорил он всякому встречному.

Народ сдерживался, чтобы не рассмеяться, полагая, что Ван Хуай просто помешался. Ну каким образом он мог вырастить студента? Если он так жаждал вырастить чиновника, почему он забыл про Ван Чанчи? Однако у Ван Хуая имелся свой личный план. Как-то ночью он растолкал заснувшую Лю Шуанцзюй. Та пробормотала:

— Что там у тебя снова?

— Я услышал чьи-то шаги. Выгляни, вдруг какой-нибудь вор?

Лю Шуанцзюй, испугавшись, затаила дыхание и прислушалась, но, кроме стрекота ночных насекомых, ничего не услышала. Ван Хуай посчитал, что она не до конца проснулась, чтобы уловить нужные звуки. Лю Шуанцзюй, навострив уши, прислушалась снова, но и на этот раз, кроме храпа соседей, ничего не услышала. Ван Хуай настаивал:

— Это как сходить в туалет перед дальней дорогой. Хочешь не хочешь, а лучше сходить, так душе спокойнее.

— У нас во дворе лишь несколько вязанок хвороста, даже если это вор, ничего ценного у нас все равно нет.

— Ты что, не боишься, что у нас могут украсть Дачжи? — спросил Ван Хуай.

Лю Шуанцзюй, отбросив одеяло, его успокоила:

— Дачжи здесь, со мной.

Ван Хуай сгреб малыша в объятия и крепко прижал к себе, продолжая настороженно смотреть в окно.

— Неужели тебе не хочется спать?

— Мне все кажется, что на улице кто-то ходит.

Лю Шуанцзюй пришлось набросить на себя одежду и подняться. Взяв фонарик, она посветила им во все углы, проверила все задвижки на окнах и двери, после чего вернулась к кровати.

— Ты точно проверила, что на улице никого нет? — снова спросил Ван Хуай.

— Угомонишься ты наконец? Мне завтра еще в поле работать!

— Раз нас никто не подслушивает, я расскажу тебе свой план.

Лю Шуанцзюй, оставив его слова без внимания, скользнула в постель и тут же уснула. Ван Хуай растолкал ее снова и сказал:

— Они все сомневаются в моих возможностях, думают, что мне не под силу вырастить Дачжи, вот уж и правда, не видят дальше собственного носа.

Лю Шуанцзюй зевнула, порываясь уснуть. Но Ван Хуай ее одернул:

— Неужели нельзя хоть немного потерпеть, когда решаются такие серьезные вопросы?

Лю Шуанцзюй пошарила правой рукой у подушки и нащупала бальзам «Звездочка». Открыв коробочку, она втерла бальзам в виски. Теперь Лю Шуанцзюй, похоже, окончательно проснулась. Ван Хуай продолжил: