– Что там должно быть?

– Сейчас частота сердечных сокращений у него равна девяноста восьми. Насыщение кислородом должно быть по возможности близким к ста процентам. Сейчас девяносто шесть, это нормально. Пожалуйста, контролируйте эти цифры и регулируйте подачу изофлурана по моей команде, чтобы показатели оставались стабильны. Нам особенно важен кислород, он обеспечивает питание мозга в ходе операции.

– Спасибо, доктор.

– Я подумал, вам будет лучше поучаствовать. В приемной вы бы извелись.

Доктор Филлипс сделал надрез, более сложный, чем я думал. Поскольку ему предстояло удалить ткани над опухолью, он постарался создать «клапан» из кожи, чтобы потом накрыть место операции. «Двудольный лоскут» он это называл, если я не ошибаюсь. Наблюдать за ним было очень интересно.

– Поверните регулятор анестезии на одно деление вправо, – велел он.

Я так и сделал.

– А вот и наш преступник, – объявил он, указывая на обнажившуюся опухоль. Она выглядела как розоватое вздутие в сетке капилляров. – Думаю, особых проблем у нас с ней не будет. Хотите сделать снимок?

– Конечно! – Об этом я успел напрочь забыть. Сделав две фотографии, я вернулся к монитору.

– Она хорошо очерчена? – Больше всего я боялся, что опухоль начала расползаться.

– Да. Никаких поползновений в мышечной ткани. Думаю, все будет в порядке.

– На моллюска похоже.

– Не люблю морепродукты, увольте.

Он действовал уверенно и быстро. Удалил опухоль, выложил ее на специально подготовленный поддон. Это был кусок Лу. Мне очень хотелось, чтобы все это закончилось как можно скорее.

– Регулятор на два деления влево.

– Есть.

– Вроде все в норме. Показатели?

– Сто пять и девяносто шесть.

– Отлично. Зашиваем, а опухоль отправим сегодня в лабораторию. Но я уверен, что тут все чисто. – Внезапно пульсоксиметр завыл, как сирена. – Показатели?!

– Ноль, ноль.

Мы посмотрели друг на друга. Лу только что умер у нас на столе.

На Лу мы смотрели, кажется, целую вечность и внезапно заметили, что его грудная клетка едва заметно приподнимается.

– Что это?

– Датчик, – произнес Филлипс медленно. – Датчик, видимо, соскочил с языка. Закрепите его поглубже.

Я сделал это. У меня тряслись руки. «Только не сдавайся, старина!»

Сирена смолкла.

– Ну вот, – сказал док. – Сто семнадцать и девяносто семь. Он в порядке.

– Черт возьми.

– Да уж.

Я сглотнул и стал смотреть, как доктор Филлипс зашивает разрез.

– Сам-то как? – спросил он.

– Да. Перепугался.

– Понимаю. Такое случается. Прищепка иногда соскальзывает.

Я дышал. Лу тоже.

– Вы прямо швея-мотористка, Док.

– Все брюки себе сам подшиваю.

Он закончил работать иглой и стал обрабатывать шов.

– Пусть останется тут на ночь, я за ним понаблюдаю.

– Это обязательно?

– Мне будет спокойнее, если я посмотрю, как он себя чувствует после анестезии. Не волнуйтесь, у меня очень хороший ночной медбрат. Пару дней вам придется дважды в лень делать Лу перевязку и носить на голове колпак.

– Ему понравится, он у нас весельчак.

– Я лам вам перевязочные материалы и обезболивающее. Думаю, что никаких дальнейших процедур не понадобится, но пробу из лимфоузла на всякий случай сейчас возьму.

– Вы посмотрите на нее сами, да?

– Конечно, а бластому отошлем в лабораторию. Через день-два они нам скажут результаты.

Он удалил все датчики и трубки, вытер Лу пасть. Тот лежал неподвижно, совершенно обмякший, как резиновая игрушка.

– Спасибо, док.

– Вам спасибо. И извините, что напугал.

После моего ухода Лу вскоре пришел в себя. Анализ лимфы оказался чистым. Потом пришли результаты по опухоли.

– Хорошо, что мы ее вырезали, – сообщил доктор Филлипс. Суля по голосу, он что-то жевал и был очень доволен собой.

– Да?

– Она оказалась более агрессивной, чем я думал. Хорошо, что мы успели вовремя.

– Ого.

– Да. Ваш пес счастливчик.

– Спасибо, доктор Филлипс, и за монитор тоже.

– Мы сделаем это специально, чтобы вас напугать. Чтобы в следующий раз не пришли.

– В следующий раз?

– Шучу.

Моя мать скончалась от аневризмы мозга, когда мне было четырнадцать лет. У нашей семьи из груди вырвали сердце. Я был у нее в больнице накануне, она была под действием лекарств и никого не узнавала. На следующий день она умерла.

Перед похоронами я подошел к гробу. Она лежала, крохотная и неподвижная, как фарфоровая кукла.

Мне показалось, она вздрогнула. Я хотел позвать врача, но она была мертва, а я был еще ребенок, и мы сидели четыре дня в похоронном зале на складных стульях, пока люди шли с ней прощаться. Мы все помнили эту добрую, полную жизни маленькую женщину, приехавшую из Италии, когда ей было пять лет, из крохотного нищего городка, уничтоженного оползнем. Он до сих пор существует, этот городок под названием Крако, застывший, как каменная скульптура на склоне горы.

Я думал, Лу умер у меня на глазах. Я думал, он никогда больше не пошевелится, останется холодным и неподвижным, и у меня разорвется сердце.

Когда я заметил, как поднимается и опадает его грудь, я вспомнил чудо в похоронном зале. Я думал, что лишился Лу, но это оказалось не так. Просто ошибка, случайность. Он был жив.

Крепкий, упорный, но стареющий, и с этим я ничего не мог поделать. Если бы я мог перелить ему молодость, как переливают кровь, я бы сделал это, я бы отдал ему свои годы. Но я не мог.

На следующий вечер мы валялись вместе на полу. Я по кусочку скармливал ему обжаренную ягнятину. Он улыбался. Мы предавались воспоминаниям.

Каждый год в августе мы ездили в Орегон. Там можно было бегать по берегу, строить шалаши из веток, жечь костры, любоваться скалами, торчащими из моря. Кричали и гадили чайки, ветер брызгал морской пеной на стекла очков, а кожа делалась соленой, к вящей радости собак. По утрам здесь поднимался туман, старые деревянные ломики поскрипывали под ветром. Песок возвращался с вами домой, он был в собачьей шерсти, в волосах, в машине и в одежде, он напоминал вам о море.

Побережье Орегона – идеальный курорт для собак. Они могут резвиться там, сколько душе угодно. Лакать морскую воду, плеваться, копать гальку, убегать от волн, гоняться за птицами, нападать на кусачих крабов, засыпать на мокром песке и смотреть на огонь. Там они могут носиться за другими собаками, слушать, как дышит туман, пить чистую воду в коттедже так долго, что уже нет сил стоять на ногах.