Той памятной ночью в кухне, доказывая простому советскому инженеру Валерию Полянскому, что его Украина – «и житница, и кузница, и здравница», Туман многого не понял. И очень обиделся, когда в наказание за вольнодумство был отправлен в постель. Через много лет ему вспомнился рассказ сына члена Политбюро о том, как, выступая перед ткачихами «Трехгорки», Дмитрий Степанович Полянский принял от них штуку яркого ситца.

– Зачем тебе, отец, этот хлам? – спросил тогда отца Валерий.

– Понимаешь, сынок, сегодня ты член Политбюро, а завтра персональный пенсионер союзного значения. А на пенсии все хорошее в радость, – грустно пошутил Д. С. Полянский.

Только много лет спустя Игорь понял, насколько прав был четвертый человек государства. Система жесткого дефицита, система закрытых спецприемников-распределителей. «Каждому по потребностям, от каждого по возможностям». Двухсотая секция ГУМа. Сеть валютных магазинов «Березка» и так далее, и тому подобное. Все понимали, что завтра коммунизм. Все знали, что завтра будет лучше… Но жить-то хотелось сегодня… Даже члены Политбюро, прорабы коммунистического строительства, думали о завтрашнем дне не через призму тезисов очередного партсъезда, а через яркость и простоту дешевых и доступных отечественных ситцев. Но вся эта житейская мудрость придет к Туману с годами прожитого и пережитого.

Иногда сны не были липким кошмаром, а просто каким-то тревожным моментом. Иногда во сне можно было погурманить и вспомнить хорошее, близкое, родное. Таким родным и близким были воспоминания о Генке Бойко, самом верном, самом преданном друге Тумана. Сын настоящего, истинного героя Украины, очень известного в Крыму винодела, Генка не превратился в избалованного наследного принца. Став, как и отец, виноделом, он пошел своим самостоятельным путем. И всего в этой жизни добился сам. Упрямством, упорным трудом, принципиальной жизненной позицией и верностью идеалам мужской мушкетерской дружбы он снискал себе уважение всех тех, кто знал его близко, и любовь настоящих друзей.

Генка был моложе Тумана, но Игорь всегда старался брать с него пример. Генка залазил на самые высокие горы, нырял в самые глубокие морские и океанские впадины. Любил все необычное, экстремальное, экзотическое. А больше всего любил свою жену Любу и сына Даньку – потрясающее и многообещающее чудное существо. Генка был тем, с кем даже молчать было благо. Само сознание того, что Генка был в его жизни, давало Туману уверенность в завтрашнем дне. Он знал, что, если надо, Генка приедет первый и, ни о чем не спрашивая, поможет. А затем, оказав помощь, никогда не попрекнет! И когда память оживляла Генкины черты, Туман улыбался и, просыпаясь, радовался жизни. За Генкой он был готов хоть вверх, хоть вниз. До конца!

Воспоминания о Генке Бойко были не случайны. Память услужливо подсуетила именно Генку. В последнее время хищный волчий инстинкт самосохранения настойчиво подсказывал Туману, что их с Ниной совместной деятельности скоро конец. На бизнес Игорю было плевать, а вот на отношения с Ниной нет. Денег было заработано немало, и следовало уже всерьез подумать о запасном аэродроме. На все намеки Игоря о том, что пора заканчивать, только-только вошедшая во вкус Нина отвечала страшной, так не идущей ей улыбкой.

– Расслабься, климатическое извращение. Прорвемся.

– Нина, что такое климатическое извращение? Это климакс у девственницы?!

– Нет, Игорь, это туман на горизонте. Когда за ним ничего не видно.

– Странно. Как, где и куда ты собираешься прорываться, если сама говоришь, что горизонта не видать?!

– А нам, Туман, горизонт и не нужен. Нам, Туман, темень кромешная нужна. Нам бы небо, затянутое тучами, да так, чтобы не только звезд, а вообще ничего не было видно. Так, чтобы мрак, чтобы неба и вовсе не было…

– Нина, замолчи. Прутья на метле уже от ужаса зашевелились. Мне колдунья нужна, а не ведьма. Колдунья заколдует, закружит, одарит, осчастливит и расколдует. А ведьма погубит…

Нина улыбалась и продолжала из своего философского камня добывать кристаллики «порошка счастья», а Игорь все больше и больше убеждался, что нужно звонить Генке и просить у него политического убежища. На звонок Игоря Генка ответил, что спрячет его так, что не найдут ни геологи, ни археологи, ни саперы. Один за всех…

– Нина, я же бегал за тобой в школе. Почему ты не ответила взаимностью? Все могло бы быть по-другому.

– Ничего не было бы по-другому. Долгие годы я жила во лжи, думая одно, говоря другое и делая третье. За нашу несостоявшуюся восемнадцатилетнюю любовь! За мою прожитую как бы понарошку жизнь. За не рожденных тебе детей, за все, что не случилось и не сбылось… Я сейчас сполна отомщу этому равнодушному и лицемерному миру. Ты думаешь, я не могла придумать кайфа безобиднее?! Да могла бы, черт побери! Могла! Но я хочу, чтобы подсаживались с первой дорожки, с первого куба, с первой затяжки. Хотите, ничтожества, быть счастливыми – будьте! Добрая фея Нина Борисовна сделает вас счастливыми. Способные станут талантливыми. Талантливые – гениальными, а гениальные – бессмертными. А когда закончится доза, все снова станут серыми и безликими, и ничего, кроме следующей дозы, этим зомби своего эго хотеться не будет. И управлять этим стадом сможет тот, у кого эта доза будет.

– Нина! Спустись на землю. Этой теории столько лет, сколько и цивилизации на Земле. Мне нужна только ты и тихая гавань. Когда осень встречаешь в сытости и тепле, зима не страшна, – тихо, но веско, чеканя каждое слово, сказал Игорь. – Твой любимый Конфуций сказал мне как-то после двух дорожек «счастья», что «сильный побеждает других, а могучий – себя». Давай сворачивать бизнес и тихо валить, пока «болты не затянули».

– Еще немножко, еще чуточку, Туманчик, и я буду самой послушной в мире домашней рабыней. Дай мне еще немного покайфовать, ощутить свою власть над этим стадом. Ну, милый, еще чуть-чуть.

И Игорь сдавался, закрывая глаза и поддаваясь этому хищному и любимому существу.

Великая Марлен Дитрих на предложение доктора Геббельса примкнуть к национал-социализму просто ответила: «Я не ношу коричневое». Валерия восхищалась этой великой актрисой. Ей нравилась ее утонченная красота. Именно она, Марлен Дитрих, своей любовью к другой, не менее потрясающей женщине, Эдит Пиаф, пробуждала в Лере эротические фантазии с розовой лесбийской подоплекой. Она сама для себя поняла, почему Марлен отказала Геббельсу. Во-первых, что общего великая актриса могла иметь с человеком, который при слове «культура» тянулся к кобуре? А во-вторых, в идеологических догмах национал-социализма не было места свободному полету сексуальной мечты. Там все было просто. Викинги воюют, бабы рожают. Кирка, киндер и кухня. Все до примитива просто. Обсуждая с Андреем свои фантазии, Лера испугалась, увидев, с каким кроличьим восторгом воспринял Андрей ее желание попробовать секс втроем с девочкой. Когда на следующий раз она спросила его о том же, но только с мальчиком, Андрей аж подпрыгнул от негодования, сказав, что грохнет и ее, и мальчика, и долго потом с ней не разговаривал. Лера поняла, что здесь она правду не найдет, и позвонила Лене. Они договорились о встрече этим же вечером.