– О. Вот. Хорошо.

Его рука быстро отдернулась от нее и опустилась. Что-то упало в ведро у его ног. Когда его рука поднялась, она была в крови. Теперь его руки снова парили прямо над ней, и он бормотал что-то, похожее на камлания шамана.

– Ты в руках Бога, Карин. Ты теперь в полной безопасности. Скоро ты совсем выздоровеешь. Теперь тебе надо отдохнуть и тебе надо хорошо питаться, не голодать, не бороться со своим телом. Давай ему то, что оно просит, когда оно просит. Пей воду, много воды. Отдыхай. До свидания.

Он стоял неподвижно. Карин лежала, немного растерянная, немного ошеломленная, но через несколько секунд она спустила ноги с кушетки и неуверенно встала. Доктор Гротман не помог ей и не заговорил, ни один мускул на его лице не дрогнул. Она подумала, что это и был тот мужчина в спортивной куртке, который выходил в приемную, что он сгорбил спину, подложил что-то под плечи и шею, спутал волосы – подумала, но не могла быть в этом уверена.

Когда она положила руку на ручку двери, ведущую обратно в приемную, он мягко заговорил:

– Недоверие и подозрение плохие помощники. Пусть твоя душа будет открытой, а сердце – великодушным, Карин, или ты перечеркнешь мой труд по твоему исцелению.

Голос у него был неприятным, и какой бы раньше у него ни был акцент, сейчас он испарился.

Карин практически вывалилась в приемную.

Там ее ждали двое.

– Пожалуйста, сядьте и выпейте стакан воды, миссис Маккафферти.

– Нет, мне пора идти, извините…

– Вы действительно должны. Вам нужно собраться. Пожалуйста.

Дрожа, она присела и отпила из бумажного стаканчика воды; женщина была права, ей это было нужно, ее мучили жажда и головокружение. Сигнал вызвал следующего пациента.

– Мне заплатить вам сейчас?

– Да, пожалуйста. Не торопитесь, подождите, пока окончательно не успокоитесь.

– Со мной все в порядке. Спасибо, – Карин поднялась. В обморок она не упала. Комната осталась на месте. Она подошла к столу, и улыбающаяся женщина передала ей маленькую карточку. Миссис Маккафферти. Оплата за лечение: 100 фунтов. Просим вас убедиться, что чек возможно обналичить в «САДБЕРИ И КО».

Она вышла на свежий воздух, разъяренно подсчитывая. Она была в приемной, наверное, минут десять, не больше. Но, предположим, один пациент в полчаса, с учетом ожидания, с девяти до пяти – шестнадцать пациентов в день, минус час на обед, четырнадцать пациентов, четырнадцать на сто – тысяча четыреста фунтов.

Вернувшись в органическое кафе, она села за стол у окна, под солнце, и за чаем и морковным тортом, который был сытным и очень вкусным, исписала несколько страниц в своем отрывном блокноте, пока воспоминания были еще свежи – запахи, образы, звуки, что он говорил, что она чувствовала.

Вернувшись в машину, она позвонила Кэт.

– Доктор Дирбон сейчас на экстренном вызове. Мне передать сообщение?

Карин назвала свое имя и попросила Кэт перезвонить ей домой вечером.

Она медленно поехала обратно в Лаффертон, еще больше радуясь яркому солнцу, чувствуя свободу и облегчение и стараясь выкинуть свои утренние впечатления из головы. Она планировала провести сегодняшний день за расчисткой грядок для картошки. Она зашла в дом, взяла почту, лежавшую за дверью, и пошла на кухню, чтобы поставить чайник, прежде чем переодеться в старые джинсы, куртку и ботинки. Солнечные лучи преломлялись в огромной вазе с нарциссами и особенно ярко сверкали. Карин взяла чашку чая с собой на диван, чтобы просмотреть письма. Через пять минут она уже спала. Она спала спокойно и без сновидений, а когда проснулась два часа спустя, то полежала еще чуть-чуть, чувствуя себя невероятно отдохнувшей и умиротворенной. Солнце двигалось по комнате, чертя на белой стене продолговатые прямоугольники яркого света. Карин смотрела на них. Казалось, что они излучали энергию и были невыразимо, неизъяснимо прекрасны.

Она вспомнила это утро – Старли, странный кабинет, человека с хромой ногой и согнутой спиной, его странный акцент, его короткие фразы. Она была нервной и подозрительной и ушла оттуда с облегчением. Но сейчас, просто лежа и глядя на белую стену, она чувствовала себя полной сил и здоровья, как будто бы что-то в ней действительно изменилось, и дух ее был обновлен. Она не знала, что теперь скажет Кэт Дирбон.

Он хотел знать, что происходит. По радио и в местной прессе появились сообщения, и их повторяли, хотя и в сокращенном виде, уже и в национальных СМИ. Все вокруг бурлило от разговоров. Беспокойства. Домыслов.

Сейчас садиться в фургон было бы слишком рискованно.

Предыдущий вечер он провел с Дебби Паркер. Он написал патологоанатомический отчет и подшил его в папку, а потом ее надо было снова собрать, разместить органы, зашить раны. Ему нравилось думать, что его работа всегда была безупречна и что он проявлял уважение, всегда проявлял уважение. Они научили его этому. В моргах постоянно грубо шутили, особенно когда приезжала полиция; это было их способом справиться с тем, что они видели, и не позволить ужасу завладеть собой, но он никогда не поощрял это и уж тем более в этом не участвовал, и теперь, когда он был один, он работал в тишине или иногда под музыку. Для Дебби он поставил Вивальди.

Закончив, он накрыл ее простыней и положил в хранилище, под остальными. На каждой полке была табличка, но там были указаны имена, которые он сам выбрал для них, а не их собственные, и по поводу каждого он как следует подумал.

Ахиллес.

Медуза.

Он аккуратно написал Цирцея черной ручкой и вставил карточку в табличку на полке с Дебби Паркер. Затем он расстегнул свой зеленый защитный костюм, перешагнул через него и отправил в стиральную машину, прежде чем переодеться в свою одежду, запереть помещение – каждая секция закрывалась отдельно, на свой собственный двойной замок – и выйти через боковую дверь, которую он опустил и привинтил к бетонному полу.

Он оставил фургон на парковке у паба, и, наслаждаясь этим приятным весенним вечером, направился в сторону Холма.

Он все еще был огорожен желтой полицейской лентой, и у каждого входа были установлены предупреждающие знаки. Вокруг не было ни души. Полицейский транспорт со всем их оборудованием уже давно уехал.

Он прошелся по дорожке по периметру Холма, подняв голову на пустынные склоны, на кустарники, на Камни Верна, на кроны дубов на вершине. Было совершенно непонятно, как долго полиция будет держать его закрытым, но даже когда Холм откроют снова, людям понадобится еще очень много времени, чтобы приходить сюда как раньше. Они будут нервничать, слухи будут порождать слухи, никто не будет чувствовать себя в безопасности, за всеми будут следить, полицейские патрули станут официальными и регулярными.

Он ушел, выбрав другой путь, чтобы дойти до фургона. Нельзя переборщить с аккуратностью, начеку нужно быть всегда.