Когда я посмотрел вверх, ее глаза озорно светились, словно она радовалась тому, что я смутился.

– Надо поднять его, – сказал я.

Асет молча поспешила к скамье и взяла в каждую руку по подушке. Рамос подошел к Узахору с другой стороны лежанки, чтобы помочь мне поднять его, а Асет подложила подушки под голову и плечи. И при каждом ее движении маленькие красно-коричневые амулеты играли неслышную мелодию. Я уловил аромат миндального масла с цветками акации, имбирем и перечной мятой, и понял, что это духи, которые я смешал специально для нее, чтобы отметить тот день, когда закончилось ее детство. Этот аромат ей подходит, подумал я уже не в первый раз, эта сладость с чем-то острым и пикантным – намек на силу, скрытую за мягким женским обликом.

– Язык гиены? – прошептала она, когда мы подняли старика. Когда я кивнул, она взяла из моего бурдюка то, что нужно, и поспешно удалилась. Провожая ее взглядом, я наткнулся на хмурое лицо Пагоша. Через несколько минут Асет вернулась с теплой жидкостью в дрожащих руках – быть может, из-за того, что за свои тринадцать лет она видела слишком много смертей. И сейчас Анубис подкрался снова, готовясь украсть еще одного человека, который был ей дорог.

– Я добавила немного имбиря, чтобы успокоить желудок. – Асет попыталась поднять Узахора, чтобы он мог проглотить то, что она ложкой заливала ему в рот, но большая часть жидкости стекла по подбородку. Потом, признавая более высокий статус Сати, она отошла и встала за отцом, который сидел и с печалью в глазах смотрел на своего старого друга.

– Сейчас мало что можно сделать, остается лишь ждать, – объяснил я, главным образом – для Сати, которая стояла, положив ладонь на руку мужа. На лежанку запрыгнул Тули, лизнул Узахора в другую руку, потом уселся неподалеку, на случай, если тот проснется. После этого все смолкли и начали ждать. Я посмотрел на картину на стене: одинокий охотник целился из лука в жертву, газель с дикими глазами, напряженной шеей и навостренными ушами – она дрожала от возбуждения погони. Я понял, что на картине изображено сексуальное влечение. И вернулся взглядом к Асет.

Она обвела глаза черным и посыпала веки желтой охрой, и я вспомнил, что когда мы сидели у меня в саду и обсуждали способы лечения, она смешивала цвета – перетирала желтую землю от подножия утесов, или сгоревшую миндальную скорлупу, дающую темный черный цвет с пурпурным оттенком. После этого Асет засыпала мелкий порошок в длинный полый тростник и заткнула его сердцевиной папируса, а потом засунула его в свою сумку, где она носит и льва из папирусового корня, которого до сих пор очень любит, – вот этого я никогда не понимал. Он ведь никого не интересует, кроме детей, которых Асет развлекает рассказами о его похождениях по Западной Пустыне, когда он умудряется обхитрить даже самых опытных и храбрых охотников.

– Он задышал чуть полегче, – прошептала Асет. Я кивнул и опустил взгляд, следуя до пола за тканью платья Сати, и обнаружил, что на ней пара сандалий Ипвет. Наконец веки Узахора задрожали – признак, что он просыпается. Но мне часто доводилось видеть, как старики переходят из такого сна в другое, неизвестное место. Через некоторое время Узахор вяло улыбнулся Сати и попытался что-то сказать. Та поднесла ухо к его губам, потом отошла к деревянному сундуку, стоящему на скрещенных лапах утконоса, и вернулась с дощечкой для письма из слоновой кости.

– Асет, – прохрипел Узахор. Тули навострил уши.

– Да, господин мой муж, я здесь.

– Тебе. – Он всучил ей узкий пенал. На одной стороне была изображена сцена охоты, очень похожая на старый стиль, который сейчас запрещен – благодаря Рамосу и его местным подручным.

– О нет, мой господин, – заспорила Асет, – это же символ высокого расположения Великолепного Аменхотепа к тебе, и он должен перейти к кому-либо из твоих детей.

Узахор нащупал ее руку:

– Ты… напишешь мне.

– Напишу, мой господин, обещаю. – Она улыбнулась сквозь слезы. – И я буду помнить твою щедрость целую вечность, так же, как и доброту, которую ты являл мне в этой жизни. Ты и Сати.

Узахор обратил свой бледный водянистый взгляд ко мне, и Асет объяснила:

– Это врач, о котором я тебе рассказывала. Сенахтенра. – Узахор пристально разглядывал меня некоторое время, потом устало вздохнул и закрыл глаза. Но почти тут же очнулся снова, с безумным выражением на лице, словно искал кого-то или что-то и никак не находил. – Мос… Рамос, – слабо позвал он, и в этой мольбе прозвучало столько боли, что и у меня живот сжался от жалости.

Верховный жрец вскочил на ноги и зажал слабую руку Узахора между ладонями.

– Я здесь. И я тебя не оставлю. Это я нарушил правила, а не ты. А ты все равно продолжал верить в меня, даже рисковал предстать пред Осирисом с пятном на сердце. – Рамос опустился на край ложа Узахора и улыбнулся ему. – Ты был прав. Я не могу прогнать мальчишку, которым когда-то был. И я вел непрерывную войну со своим ка, пока не устал. Но не стану лгать тебе и говорить, что хотел бы заново прожить те годы иначе. – Он слепо уставился в прошлое, вспоминая что-то, известное только им двоим, и все это время большим пальцем гладил Узахора по руке. – Никогда не тягаться с быстротой ее мысли? И не видеть, как загораются ее глаза, когда она смеется? Не чувствовать ее касания, зная, что она верит мне и любит меня? Отказаться от той волны удовольствия, которая окатывает меня от осознания, что она моя? – Рамос покачал головой. – Даже при одной мысли об этом смертный холод обдает мое сердце.

Так Верховный Жрец признался, что одержим женщиной, похитившей его волю, но Узахор улыбнулся, словно прощая все то, на что намекал Рамос.

– Шакалы Фараона к тебе не приблизятся, – уверил Рамос своего старого друга, – ни сейчас, ни в последующие годы. Так что успокойся и отдыхай. Сати приказала принести с кухни наваристый бульон, чтобы ты снова был силен как бык. – На лице Узахора все еще осталась эта полуулыбка, когда он погрузился в нечто похожее на сон.

Я сказал Пагошу, чтобы он велел родственникам и слугам Узахора идти спать, а Сати села в ногах ложа, чтобы наблюдать за мужем. Вдруг без предупреждения старик попытался встать, и, наконец поднял свои тонкие руки к небу.

– Атон идет! – крикнул он, и радостная улыбка появилась на его морщинистом лице. Потом, словно это усилие лишило его последних сил, из открытого рта вылетело последнее дыхание, унося с собой его ка, и скорлупа человека, которым он раньше был, упала на подушки.

Тули издал протяжный, скорбный вой и начал лизать руку старика. Я придвинулся, чтобы послушать его сердце и убедиться в том, о чем догадался и так. По выражению лица Сати стало ясно, что и она все поняла, поэтому я закрыл невидящие глаза Узахора, расправил одеяло и аккуратно завернул на уровне груди, давая его супруге время прийти в себя. Сати упала на колени перед лежанкой мужа, схватила его безжизненную руку и прижала к своему лбу, а престарелый жрец запел молитву Осирису:

– Будь благословен, Осирис. Будь благословен, сын земной, вылупившийся из мирового яйца. Будь благословен, сын небес, выпавший из живота облаков. Будь благословен, бог во всех именах, спасение жрецов и козопасов, царь царей, господин господ. Жрец и священник, тело его мерцает бирюзово-зеленым. – Когда он закончил, Сати в последний раз прикоснулась губами к руке Узахора, поднялась, накинула на себя достоинство, словно шаль, и пошла сообщить новость остальным – тем, кто стоял в карауле в прихожей у его покоев.