тем, что что-то обозначает в жизни как происшедшее, как «что-то происходящее в жизни», через метафору осознается происходящее: в срезе непрерывного потока, того самого Бытия-Вместе, в потоке совместности, в котором, кажется, нет связности и осмысленности, разные разорванные части устремляются друг к другу.

Получается, что творение художественной формы произведения предполагает построение концепта, держащего на себе этот зазор, эту складку, как щель между плитами мостовой, трещина, шов между камнями здания, крепящего и связывающего в целое архитектонику события. Ведь метафора связывает между собой то, что обычно само по себе не связано. Творческим усилием автор строит художественный и философский конструкт, связывая в целое то, что в жизни в потоке не связано и разорвано.

Вот здесь является феномен времени, в этой уже выстроенной, осмысленной связности, представляющей собой «структуру истории». Время души живёт не там, где она пребывает в неосознанном потоке, а там, где происходит структурирование и организация связности зазора.

Разумеется, разговор идёт не о натуральном хронотопе, а о душевном, о «расстояниях душевной жизни» и соответственно о поиске меры душевной архитектоники, структурах душевной организации.

Такое метафорическое складывание и связка зазора происходит во всегда настоящем, в непрерывности, постоянной смещаемости, в коей и наблюдается всегда та самая феноменологическая проблема времени: мы пытаемся удержать шаг в конечности, будучи существами, способными удержать один-два, ну, три действия, в конечном измерении, мы не способны удерживать бесконечность. Но состояние живого потока текуче. Мы стремимся схватить время, но в тот момент, когда мы его схватываем, он уже ушёл, ситуация уже изменилась. Я поставил одну цель, стремясь к ней. Но пока к ней стремился, она уже изменилась. Это как свет далекой звезды. До нас доходит свет звезды миллионы световых лет, но пока до нас доходит этот свет, возможно, эта звезда уже угасла или взорвалась. А мы ловим свет угасшей звезды. Мы ловим свет, источник которого уже исчез.

Так и в нашей повседневности проживания. Мы ловим вчерашний день. Carpe diem! Но ловя момент, мы его тут же теряем, точнее его источник. Ловим то, что уже прошло. А вот схватить непрерывность и полноту проживания мы физически и душевно не в состоянии. Потому и придумываем особые практики и конструкции, произведения и философские событийные тексты, в которых как-то пытаемся удержать утраченное время, его непрерывность, текучесть и плотность.

Чтобы понять и одновременно быть в этой событийности, приходится избирать особый способ такого пребывания. Например, как у И. Бродского:

«Если выпало в Империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции у моря».

То есть, на границе, на периферии, на краю. На границе города. На берегу у моря. Быть одновременно рядом, но и не быть внутри, чтобы не быть захваченным потоком. Но и не быть удалённым совсем, иначе не будешь чувствовать энергию потока, в который необходимо периодически прыгать, с тем, чтобы потом снова из него выпрыгивать, с тем, чтобы снова потом прыгать. В этом нескончаемом действии, действии челнока (туда-сюда), в действии «между», создаётся, рождается проживаемость смысла. В этом движении плетётся бахрома границы, скрепляющая зазоры и складки, ткётся ткань произведения, делая его реальным. До этого его ведь и не было. Искусство – не про чувство. Искусство – про акт творения. Точнее, вообще не про что-то, а оно есть что-то – то есть событие творения, акт создания нового мира. Акт мысли – не про что-то, он сам есть что-то, то есть сам есть реальность, созидаемая самим собой. Смыслы, ценности, поступки так и живут, в актах творения. Они живут собственными актами. Акт веры, акт свободы, они создаются самими собой. Свершается смысловое действие – и является смысл. Как и акт любви. Совершается акт любви, и этим актом сам объект любви и создаётся, становится реальным [ПТП 2014: 588-589].

М. К. распространяет этот закон и на другие сферы – так существует нравственность, справедливость, закон, искусство. Например, закон создаёт те состояния, которые до него не существовали, и которые этим законом и описаны [ПТП 2015: 589].

Как случилось с психоанализом и тем видением, моделью человека, который был явлен миру З Фрейдом? До З. Фрейда никакого такого психоанализа не было. Но был вброшен психоанализ в мир – и мир изменился. В нём явилась иная реальность, точнее, иное видение, изменившее мир. Хотя о бессознательном все знали. Но вот вбросил З. Фрейд свой психоанализ и своё видение человека, и мир человека изменился, стал другим.

Так со всеми великими достижениями. С теорией относительности, с квантовой механикой. С романами М. Пруста, Д. Джойса. Автор на себе своим усилием создаёт произведение и вбрасывает его в мир. И мир становится другим. Мы начинаем видеть мир глазами этих романов, открытий, концепций, законов.

Художник не оперирует уже существующими до него предданными образами, а создаёт его. В его акте творения совершается событие, силой которого кристаллизуется то, что называется образом, мыслью, и они вбрасываются в мир. И мир становится другим. Акт любви делает возможной саму реальность любви.

Дело, разумеется, не в масштабе. Масштаб события может быть разным. Но принцип действия остаётся одним: акты поступков делают реальными сами поступки, из которых и состоит мир. Акт поэзиса делает реальным сам поэзис, делает реальным произведение. Акт мысли делает реальной саму мысль. А реальность самого акта существует на постоянных прорывах и связках, действиях в зазоре, на границе. Быть и плыть по реке – одно, жить постоянно на суше – другое, а прыгать в реку и выплывать из неё, чтобы снова прыгать и снова выплывать – третье.

Несостоявшийся прогул

Иногда у меня как у нерадивого студента возникает желание прогулять лекцию профессора М. К. Мамардашвили. Оно обостряется тогда, когда ты чувствуешь, что вновь теряешь нить разговора, дезориентируешься. Не понимаешь, куда идём, зачем всё это и будет ли конец? И каков будет конец? Такое ощущение, что разговор просто однажды прервётся на полуслове, профессор выйдет из аудитории, попыхивая трубкой, поставив многоточие и… Дальше сами разбирайтесь.

Ощущение потери ориентира возникает тогда, когда теряешь главную внутреннюю опору – смысл поиска. А мы что ищем? А если мы ищем не что-то, а кого-то? А если я ищу на самом деле себя, то может мне и не надо уже идти никуда? Может, надо бы сесть на пенёчек и подумать – где ты и зачем ты? В этом вообще-то и состоит весь пафос разговоров М. К. Но мы-то ещё поставили перед собой и сугубо профессиональную цель.