Я поняла, к чему ведет монахиня: разумеется, здесь высоко ценили поддержку герцога Таммельнского и не желали ее потерять из-за кривотолков, да еще и накануне зимы, когда щедрые пожертвования особенно необходимы. Сестра Ауранда не знала, насколько близка я к господину Огасто, и наверняка подозревала, что каждое ее слово может дойти до ушей его светлости. Как можно чистосердечнее я заверила сестру, что выпытываю правду вовсе не затем, чтобы превратить ее в сплетни. Мои неловкие уверения перевесили чашу весов в пользу искренности, и Ауранда решилась говорить прямо.

— Да простят меня боги за то, что я скажу, — страх монахини был искренним, сомневаться в этом не приходилось. — Но безумие сестры Лаурессы не похоже на обычное помрачение рассудка. До сих пор я не слышала, чтобы сумасшествие переходило от человека к человеку точно простуда, если речь, конечно, не идет об одержимости бесами. Известное дело, бесы могут выпрыгнуть изо рта припадочного и тут же вселиться в того, кто открыл рот не для того, чтобы помолиться. Однако же ни один бес не смог бы жить так долго под кровом святой обители, следовательно, дело не в злых духах… Но я не солгу, если скажу, что каждый, кто заговаривает с сестрой Лаурессой, чувствует приближение безумия…

Я недоуменно воззрилась на сестру Ауранду, мысленно призывая не ходить вокруг да около, и монахиня, вздохнув, продолжила:

— Столь юному и невинному созданию, наверное, сложно будет понять, отчего мы боимся приближаться лишний раз к сестре Лаурессе. Откуда вам знать, юная госпожа, как черны бывают тайные мысли? Вы не успели еще толком повидать жизнь… Но у тех, кто несет на своих плечах груз тяжких воспоминаний, в памяти оживает все самое темное, недоброе, страшное, стоит только услышать ее голос. Нет, она не говорит ничего пугающего, однако ужас сковывает всякого, кто пытается остаться рядом с ней. Признаюсь честно, я и сама как-то рухнула без чувств, выйдя из ее комнаты. Несколько дней не могла спать — перед моими глазами мелькали чудовищные картины, отогнать которые было невозможно… Не ходите к ней, госпожа Фейнелла. Ее безумие высвободит то, о чем, быть может, вы не подозреваете…

И вновь я с уверенностью подумала о колдовстве. Ведьма наверняка желала, чтобы сестра господина Огасто помалкивала о том, чему стала свидетельницей. Когда бедняжке хотелось с кем-то поговорить, чары надежно удерживали монахинь от сближения с жертвой колдовства. То, о чем рассказала сестра Ауранда, очень походило на ведьминский морок, сродни историям, которые рассказывали обитатели таммельнского дворца, когда речь заходила о плаще с серебряным шитьем. Чародейке вовсе не нужно было сотворять ложные образы и вкладывать их в голову каждому, кого она хотела опутать. Ее заклятия словно подсказывали людям, о чем следует задуматься, и сейчас они говорили обитательницам монастыря, приблизившимся к Лаурессе: обратитесь мыслями к дурному, вспоминайте все самое страшное, что с вами приключилось, терзайте себя из-за прошлых ошибок! Демоны, живущие в человеческом уме, куда страшнее тех, которые приходят из других миров — их нельзя посадить в подземелье и вырвать когти… Пробудившихся старых страхов оказалось достаточно для того, чтобы монахини держались подальше от сестры господина Огасто.

— И все-таки я хочу с ней повидаться! — решительно заявила я, стараясь не обращать внимания на грустное и испуганное лицо сестры Ауранды.

Комната Лаурессы располагалась в самом конце мрачного коридора, и я ощутила магию, роившуюся вокруг, еще до того, как лицо сестры Ауранды исказилось от напряжения. После того как моя кровь однажды превратилась в волшебство, я стала чувствительнее к действию заклинаний: тупая боль поселялась где-то глубоко под сердцем, и, казалось, самой малости не хватало для того, чтобы она вырвалась на свободу и принялась рвать мои внутренности. Возможно, поэтому я не сразу ощутила тот испуг, о котором говорила монахиня, — его заглушил страх перед знакомой болью.

— Вы можете не сопровождать меня, — сказала я, и сестра Ауранда торопливо попрощалась, не заметив, что мои слова прозвучали не слишком-то вежливо.

Только когда я постучала в двери, заклятие, наложенное на сестру господина Огасто, обрушилось на меня. Тоска и уныние сжали сердце — до меня вдруг дошло, что Хорвек поджидает меня за воротами монастыря, чтобы жестоко убить. Затем мне подумалось, что моего дядю непременно казнят, когда узнают о выпущенном демоне, — я отчетливо видела виселицу, к которой тащат бедного дядюшку, все еще ничего не понимающего и горько плачущего. И вновь господин подземелий бросал меня в черный колодец, чтобы высосать в зловонной могильной тьме всю мою кровь… А господин Огасто, перед которым я стояла на коленях, говорил, отталкивая меня ногой: «Убирайся, Фейн! Я никогда тебя не полюблю! Ты глупа и некрасива! Зачем ты вмешиваешься в мои дела? Кто ты такая, чтобы поднимать на меня глаза?»

С трудом мне удалось вспомнить о том, что это воздействие чар. Тяжкие мысли причиняли такую боль, что хотелось бежать со всех ног, лишь бы они перестали мучить меня. «Морок! — сказала я себе. — Этого всего не случится, если я сумею поговорить с Лаурессой! Если бы ведьма не боялась, что кто-то выпытает у нее правду, то не стала бы окружать ее зловредным колдовством».

— Госпожа Лауресса! — позвала я, отдышавшись после приступа страха. — Госпожа Лауресса, вы слышите меня?

Комнату освещала единственная свеча, и мне с трудом удалось рассмотреть, что на узкой кровати неподвижно лежит женщина. Услышав мой голос, она повернула голову и удивленно отозвалась:

— Кто здесь? Мне кажется, что я слышала свое имя!

Ее ответ хоть и заставил меня вновь сжаться от страха, но тем не менее приободрил. Я шагнула вперед и наконец-то рассмотрела лицо Лаурессы. О, как же она походила на своего брата! Даже болезнь, истощившая ее, не смогла скрыть это сходство. Некогда она была очень красива, как и его светлость, — тонкое смуглое лицо с большими темными глазами. Но глаза эти были окаймлены черными кругами, губы побледнели и пересохли, а благородный высокий лоб иссекли глубокие морщины.

— Я пришла к вам от господина Огасто, — сказала я, не решившись на обман — так много горя было в глазах измученной женщины.

— Огасто? — удивленно переспросила она, безуспешно попытавшись приподняться. — Я не знаю этого имени…

— Ваш брат! Вы же помните своего брата? Он герцог Таммельна!

— Да, у меня был брат… — прошептала женщина. — Но его звали… Его звали… Не помню его имени! Как же его звали? Где он?

Колдунья стерла ее воспоминания! От жалости и разочарования я едва не застонала. Неужели все это было впустую? Чары уничтожили сознание Лаурессы точно так же, как это случилось с наемниками его светлости, ведь она, по всей видимости, не представляла собой никакой ценности в глазах ведьмы. Ее околдовали, не спросив на то разрешения, а такие чары куда злее и разрушительнее — так говорил Рекхе…

— Ко мне так давно никто не приходил, — шептала Лауресса. — Я ни с кем не говорила много дней… месяцев… Все боятся меня, ведь я сошла с ума… Я ничего не помню… Подойди ко мне, девочка! Я хочу посмотреть на твое лицо!