Столь ж редкими видами наступательного оружия русской конницы были булавы-брусы, шестоперы и клевцы (последние, по мнению О. В. Двуреченского, вообще лишь условно могут быть отнесены к оружию, которое использовала русская конница «классического» периода[504]). Булавы, равно как и шестоперы, судя по упоминаниям в источниках и сохранившимся в музейных коллекциях отдельным образцам этих видов оружия, относились скорее к статусному оружию, выступая в роли символов власти военачальника. Во всяком случае, в оружейной «коллекции» Бориса Году-нова мы встречаем упоминание о двух «брусах», отделанных золотом и серебром, а также о «турском» клевце и шестопере (и, кстати, о двух богато украшенных «турских» топорах)[505]. Стоит заметить, кстати, весьма примечательное упоминание о шестоперах в псковской летописной традиции. Описывая сражение между войском Ивана III и ливонцами под Гельмедом в 1502 г., псковский книжник писал, что воины великого князя «не саблями светлыми секоша их (то есть ливонцев. – В. П.), но биша их москвичи и тотарове, аки свиней, шестоперы»[506]. Из контекста этого упоминания шестопера следует, что он, по сравнению со «светлыми саблями», считался оружием как бы не «подлым», низким, которым годно свиней бить, а не сражаться честным воинам. Парадокс, но описание шестопера из «коллекции» Бориса Годунова косвенно подтверждает это утверждение – в отличие от остальных образцов царского оружия, шестопер выглядит откровенно бедным («шестепер и топорищо железное, о сми перех»), если не убогим[507].

До сего времени речь шла о вооружении русской конницы, а чем и как вооружалась русская пехота того времени? Из свидетельств русских летописей XV в. складывается четкое впечатление, что полноценным воином считался только конный одоспешенный ратник (способный сражаться и спешенным), тогда как «чистый» пехотинец по отношению к нему играл второстепенную, вспомогательную роль. Так, в 1443 г. в зимней битве на реке Листани с нукерами казакующего татарского «царевича» Мустафы главную роль сыграла рязанская рать и войско, присланное Василием II. Пешая же мордва на лыжах-ртах и рязанские казаки (также на лыжах) выступили на «подхвате», имея на вооружении только сабли, сулицы и рогатины, равно как и пешая рязанская рать «с ослопы и с топоры и с рогатины»[508]. Точно так же псковичи, выставив против ливонцев в кампанию 1502 г. конную рать, по тотальной мобилизации выставили еще одно войско, в состав которого вошла и пехота. Она была набрана из «молодых» (то есть небогатых и незнатных псковичей) людей, которые «да третьего покрутили щитом да соулицею»[509]. Новгородский летописец, описывая волнения в Москве после великого пожара в июне 1547 г., сообщал, что «поидоша многые люди черные к Воробьеву (село на окраине тогдашней Москвы, где в это время пребывал Иван IV со двором и семьей. – В. П.) и с щиты и з сулицы, яко же к боеви обычаи имяху»[510]. Наконец, Иван Грозный, собирая рать для похода на Полоцк, осенью 1562 г. потребовал собрать с северных городов и волостей «пеших людей», которые «были бы собою добры и молоды и резвы, из луков и из пищалей стреляти горазди, и на ртах ходити умели, и рты у них были у всех, и наряду б у них было саадак или тул с луком и з стрелами, да рогатина или сулица, да топорок»[511]. Любопытно, но спустя 40 с лишком лет, во время Смуты, требования к «зборным людям» и их оружию существенно не переменились. Так, в 1607 г. воевода князь С. Ю. Вяземский, управлявший Пермской землей, получил царскую грамоту, в которой говорилось: «И ты бы со всей Перьмской земли, с посадов и уделов, собрал ратных людей со всяким ратным оружьем, с луки или с пищалми, и с топоры, и с рогатинами или с бердыши, семдесят человек… а собрал бы еси тех онех ратных людей, которые б были собою добры, и молоды, и резвы, и из луков или из пищалей стреляти были горазды…»[512]

Из этих летописных свидетельств следует, что «чистая» русская пехота XV – начала XVI в. имела на вооружении достаточно скромный и простой набор оружия. В него входили рогатина, сулица, топор-секира с характерным широко-лопастным массивным лезвием (с конца XVI в. их начинают теснить первые бердыши) и саадак (который впоследствии потеснило огнестрельное оружие – пищали и гаковницы). Насколько широко на вооружении этой легкой пехоты была распространена сабля – неизвестно, равно как и доспех. Похоже, что из средств защиты русская легкая пехота того времени более или менее активно использовала лишь щиты. Естественно, что при таких раскладах подобная легкая пехота, хотя и набираемая обычно из профессионалов, существенно уступала коннице в боеспособности (если не использовать ее в специфических условиях, как в той же зимней кампании 1443 г.) и имела ограниченное применение. Ее подъем начинается только тогда, когда в Русской земле было освоено и стало все более и более широко применяться огнестрельное оружие, о котором и пойдет речь дальше.

2. «Огненный бой»

Русская земля включилась в «пороховую» революцию еще в конце XIV в. Прежде мы уже писали о том, что русские познакомились с огнестрельным оружием еще в 1376 г., когда московские и нижегородские полки осадили волжский город Булгар. И хотя использование примитивных тюфяков не помогло жителям Булгара, однако же в Москве на всякий случай решили обзавестись подобным оружием, и вот в 1382 г. мы видим, как уже москвичи использовали огнестрельное оружие против татар, осадивших столицу великого княжества.

Восточный «канал», по которому на первых порах Русь получила первые знания об огнестрельном оружии, похоже, довольно быстро иссяк, и связано это было, видимо, с тем погромом, который учинил городам Золотой Орды Та-мерлан. С упадком городской золотоордынской культуры пришло в упадок и искусство изготовления столь высокотехнологичной (по тем временам) оружейной продукции, и мастерство ее применения. Во всяком случае, когда в 1409 г. эмир Едигей явился под Москву стребовать с Василия I дань, не плаченную за много лет, он был вынужден обратиться за помощью к тверскому князю Ивану Михайловичу, потребовав от того явиться к нему с осадной артиллерией.