Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Привет, – подсаживается ко мне какая-то расфуфыренная девчонка.
– Привет, – отзываюсь и быстро отворачиваюсь.
Снова на поле смотрю. Там мне Данечка машет. С улыбкой отвечаю.
– Слушай, ты же сестра Чары, да?
– Угу.
– А можешь меня с Тохой познакомить?
Только эта смертная свою отчаянную просьбу задвигает, внутри меня все адским пламенем вспыхивает.
– И зачем это?
Уверена, что ей и взгляда моего достаточно, чтобы начать заикаться. Но убежать я ей не даю. Вцепляюсь в запястье, едва она порывается встать.
– Милая моя, – добавляю к убийственному взгляду ядовитую улыбку. – Тоха занят. Мной. Навек. А со мной, поверь, лучше не связываться. Ты же в курсе, кто я такая? Вот можешь навести справки.
Растерянная овечка убегает без слов, едва я ее выпускаю.
К концу тренировки и думать о ней забываю. Только вот Даня уже в машине спрашивает:
– С кем это ты на трибунах так жестко разговаривала?
– А-а-а… Да, дурочка какая-то. Подкатила ко мне, чтобы познакомиться с тобой, – делаю вид, что меня это никак не взволновало.
Шатохин сверкает глазами и ухмыляется. А пару секунд спустя и вовсе ржать начинает.
– Ревнивая моя ведьма, – перегибается через консоль, чтобы обнять. – Охуеть, какая ты горячая… Охуеть…
А меня вдруг накрывает злостью. Не без примеси той самой ревности, конечно.
– Отвали, – выпаливаю резко. – Смешно ему! Иди, может, догонишь эту шлюшку! Пока я ее не догнала! И не вырвала ей на всякий случай все волосы!
– На чем догонять будешь? – продолжает стебаться гад. – Небось, на метле, м?
– Пош-шел ты… – выдыхаю реально обиженно, даже голос ломается.
– Ну, чего ты такая расстроенная? – целует мои оттопыренные губы. Нежничает интонациями. Но меня этим уже не успокоить. – Забыла метлу, красивая?
– Забыла, да!
– На член мой садись, Марин. И полетаем.
– Я тебя с-с-сейчас…
– С-с… Давай!
Боже… Какое счастье, что в его Гелике тонированные стекла.
Летаем, конечно… Летаем.
44
По-английски свалил. По-французски вернулся.
Вдох-выдох. Притормаживаю.
Вставляю в угол рта сигарету. Подкуриваю. Делаю первую жадную тягу. Позволяю никотину заполнить легкие. Только после этого медленно выдыхаю переработанный яд. Чтобы ослабить застывшее между лопаток жжение, резко веду плечами назад. Помогает слабо. Всем телом цепенею. Только нутряк все равно будто на бешеных скачках по дороге в ад подбрасывает.
Вдох-выдох. Вычищаю голову.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Сердце неохотно возвращается на место. Примерно минута, и подтягиваются в стабильную работу остальные жизненно важные органы.
Вдох-выдох. Балансирую.
Вдох. Выдох. Порядок. Фиксирую.
Еще две глубоких тяги, и выбрасываю сигарету. Не оглядываясь, выхожу из парка.
Пока рулю домой к Чарушиным… Стоп. Просто домой. Надо привыкать.
В общем, пока рулю, стараюсь держать голову порожняком. Изучать и анализировать собранную информацию приходится ночью, после того как Марина засыпает. Иначе сохраняется риск снова сорваться и раскидать при ней все свои эмоции.
Последний раз жестко накрыло мороком самых разных чувств, когда дал результаты пересмотр всех ближайших к тому темному переулку записей видеокамер.
Некоторые люди – забавные твари. Да и вовсе не люди. Просто тупые создания, которые полагают, что раз место «слепое», то все концы в воду. Мне достаточно было получить от Ороса минимум: количество и общее внешнее описание. Примерное время произошедшего прикинул сам.
Дальше я рассчитал все возможные маршруты, которыми могла двигаться компашка ублюдков. Нашел контакты людей, которые за определенную плату без лишних вопросов передали записи со своих уличных камер. И начал методично просматривать, пока не узнал тех самых троих.
Я заметил их сразу. Я «прошел» с ними весь путь до того темного участка. Я видел, как они ржали, спорили, шарпались и даже дрались между собой.
Они были пьяны. Но концентрация движений сохранялась.
С каждым их шагом, с каждым движением, с посекундным приближением к моей Маринке – меня распирало от самых разных, самых одурелых и самых, мать вашу, убийственных эмоций. А когда они свернули в тот самый темный переулок – я получил контрольный удар.
Прямой. Классический. Крепкий.
Увернуться от такого невозможно. Он влетает в грудь с такой силой, что, кажется, рвутся ткани, ломаются кости, разрываются внутренние органы, и все содержимое попросту раскидало по периметру.
Я сгруппировался. Можно сказать, свернулся клубком. Голову ладонями закрыл. Но ощущение целостности не возвращалось крайне долго. Я ведь прокручивал все то, что она мне отразила.
Боль. Агония. Пустота.
И только после этого воскресение. А за ним уже возможность хладнокровно думать, анализировать, раскручивать план дальше.
К сожалению, пока идентифицировать личности не получилось. Но я не сдамся. Мне нужно их найти. Где бы эти твари ни находились. Не успокоюсь, пока лично каждого не порву.
В какой-то момент в мозгах проясняется, я переключаюсь и вспоминаю, что собирался заехать в родительский притон. После острова пару раз был. Вещи забрать успел, только пока не придумал, как вытащить Ингрид. Поэтому вынужден навещать в гребаном поместье.
Бабуля большую часть суток сейчас проводит в дреме. Урвать минутку и поговорить с ней практически нереально. Но я все равно какое-то время просиживаю рядом с ее постелью.
Перегруженная трасса. Приезжаю домой поздно.
Маринка, вполне ожидаемо, стартует с обидой.
– А-а-а, пришел все-таки, – выдает якобы равнодушно. Скрещивая руки на груди, замирает у лестницы. – А я уже думала, что ты от меня свалил по-английски.
Приподнимая брови, закатываю глаза.
– Ага, – толкаю ровно. – По-английски свалил. По-французски вернулся, Марин. Планировал, конечно, до комнаты дойти. Но раз ты прямо здесь решила… Раздевайся.
Она фыркает, отпуская эмоции, которые держали ее в напряжении.
– Не надейся. Ужинать идем, – командует миролюбиво и мягким шагом направляется в кухню.
Я с ухмылкой двигаю следом.
Пока мою руки, Маринка что-то разогревает и выставляет на стол тарелки.
– Все спят уже, что ли? – машинально оглядываюсь.
Непривычно видеть кухню Чарушиных пустой. Тут ведь постоянно «тусят» толпами.
– Мама с утра по дому возилась, а вторую половину дня летала по торговым центрам. Вернулась с кипой детских вещей и с головной болью. Папа сказал, что они идут ее лечить, – поясняет Маринка спокойно, перекладывая по столешнице еще какие-то контейнеры.
Я хмыкаю, но, честно говоря, подмывает конкретно так усмехнуться.
