– Этим-то что надо? – недоумевал Окташа. – Главари нашего города обычно посещают театр на открытие и закрытие сезона. А рожи-то… Кто-то умер, и нас хотят пригласить на богатые поминки?

Начал собрание директор с докладных, которые показывают предельно низкий уровень дисциплины: опоздания на работу и даже (о, ужас!) на сцену, в результате чего артисты сметают и ломают декорации (это про Сашу). Небрежное отношение к спектаклям (без объяснений – в чем небрежность)… И надо было видеть пылающее лицо Люси с чувством исполненного долга.

После директора взял слово заместитель мэра (второй или четвертый, их много, всех не запомнишь), он говорил о неблагополучии в театральной среде. Софиты падают, лестницы подпиливают, полиция завела уголовное дело, атмосфера враждебная, нередки аморальные отношения, массовое пьянство – банкеты, что ли, имел в виду? И последнее: нужно что-то менять. Следующей выскочила заслуженная артистка, свела брови страдальческим домиком на лбу и била себя кулачком в грудь, внушая поставленным голосом:

– Да, у нас неблагополучная атмосфера, которая влияет на качество спектаклей. Геннадий Петрович распустил актерский состав, он нетребователен, слишком мягок. А театр – это…

– Концлагерь, – подсказал с места Октавий Михайлович, Саша его слегка толкнула, дескать, не стоит лезть на рожон. В ответ он шепнул ей: – Да мне все равно каждый день говорят, что на пенсию пора. Новая метла обязательно выгонит.

– Выгонят? – ужаснулась Саша. – А кто играть тут будет?

– Октавий, прекрати паясничать! – воскликнула заслуженная гневно. – Возможно, Геннадий Петрович слишком долго у руля, поэтому не чувствует процессов, не идет за временем…

Один за другим единым блоком выступили несколько актеров, страстные обвинения сыпались на голову главного, словно он монстр, маньяк и вселенское зло. Мол, в театре труппа большая, а играют всего две актрисы – это возмутительно! Еще надо подумать – почему только они играют (намек на интим). И главное – дайте дорогу молодым творческим силам, новому мироощущению! Все сводилось к единому камланию: в труппе есть новое дыхание – Пуншин!

– Что за судилище? – обалдела Саша. – Что происходит?

– Не видишь? – хмурился Октавий. – Главного снимают. Теперь понимаешь, для чего пишутся пачками докладные? Их копят, чтобы в час X выложить доказательства на стол о неблагополучии в театре. Главное, не проступок, проступки как раз пустяковые, главное – количество.

– Как! Снимают?! С ума сошли!

– Паскудство знаешь в чем? Кучка бездарных горлопанов победит, в наше время гаденыши всегда побеждают. Они всех уже обработали, включая главарей города. Это наш конец.

И тут впервые Саша другими глазами посмотрела на все, что ее окружает, – сплошные иллюзии. Люся со своими докладными и бешеной ответственностью. Туповатый директор, имеющий понятие об искусстве, как швея о работе космонавта, стало быть, занимающий стул в кабинете не по праву. Полупрофессиональная труппа – это вообще труба. А еще претензии ко всему свету, амбиции, интриги, сплетни, даже попытки Сашу прикончить – кто-то свои иллюзии пытается внедрить в жизнь таким агрессивным путем. Но иллюзии – это не мечта, которая заставляет прилагать усилия и знания, чтобы шаг за шагом построить реальность; иллюзии – это пустоты в камуфляже из слов, одних слов и обещаний, которые даже необязательно выполнять, но именно обещания привлекают людей слабых и глупых.

Но вот со своего места встал главреж, оперся спиной и руками о сцену, ничего не говорил. Он держал паузу, как держат ее хорошие артисты в ключевом моменте спектакля, а во время оной смотрел на лица труппы. Все молчали, не поднимая глаз, в театре царила изнуряющая тишина. Геннадий Петрович стоял, словно герой перед казнью, и Саше он, маленький и смешной человечек, неожиданно показался большим, сильным и красивым, таким он становился и во время репетиций. Она замерла, не дыша, когда он заговорил спокойно и взвешенно, но коротко:

– Что ж, я выслушал ваши претензии. Наверное, я их заслужил и вы правы, мое время кончилось в этом здании. Всего вам доброго.

И пошел от сцены по центральному проходу в конец зрительного зала под гробовое молчание, ведь никто ничего не понял. Первым опомнился директор:

– Куда вы, Геннадий Петрович? Мы не закончили…

– Да закончили вы, закончили, – заняв место у сцены, сказала Анфиса, затем оглядела присутствующих. – Ну, что, мартышки, удовлетворены? Ловко вы поработали. Кто не умеет играть, тот плетет интриги. Но вы забыли правило: интриган ничего не выигрывает, а вы, молчаливое большинство, так вообще проиграете. Голосовать сейчас будете, снять главного или оставить? Вперед.

– Да как ты смеешь!.. – кто-то выкрикнул.

– Смею, – не повышая голоса, оборвала возмущение Анфиса. – Должен же кто-то сказать, кто вы есть. Только что вы – одни скромным молчанием, другие агрессивными выступлениями – оскорбили несправедливостью не только талантливого человека, а еще и хорошего человека, личность в отличие от вас. Он делал все, чтобы сохранить ваши задницы, но вы… вы повели себя как последние ничтожества. И подписали себе смертный приговор. Сами! Себе! Запомните это число и мои слова, скоро вы их вспомните, когда будете биться головой о стенку. Так вам и надо.

Она ушла также под гробовое молчание. Кто-то выкрикнул, мол, да, неплохое предложение внесла Оленева – проголосовать, и станет ясно…

– Я в этом фарсе участвовать не буду, – поднялась Саша. – Но я не воздержавшаяся, а против вашей затеи.

И демонстративно вышла из зала.

Алексей с интересом слушал по трансляции речи артистов на собрании, словно радиоспектакль. Как вдруг кто-то вставил ключ в замок и крутил там, потом все же догадался попробовать подергать дверь. На пороге замер мужчина среднего возраста, неказистый, невысокий, какой-то помятый и примитивный.

– Вы кто? – спросил он.

– Охранник Бояровой, – соврал Алексей.

– А это что, ее гримерка? Фу, ты, черт… Я перепутал, извините…

– Радик? – появилась Саша за его спиной. – Ты что здесь делаешь?

– Гримерку перепутал… Задумался и не туда…

Она прошла к гримировальному столу, опустилась на стул, но, поставив на стол сумку, замерла, глядя на свое отражение в зеркале.

– М-да… – произнес Алексей. – Я прослушал весьма любопытный, срежиссированный спектакль. Даже мне, человеку несведущему в вашей кухне, видна махровая режиссура. Сашка, скажи честно, этот гадюшник стоит того, чтобы в нем провести свою жизнь? Ради этого ты оставила дочь?

– Не стоит, – согласилась она, выкладывая на стол грим. – Но мои условия останутся неизменными.

– Я помню.

16

Разумеется, с Тамилой сначала созвонился, она поинтересовалась, где он добыл ее номер, Иннокентий сказал правду: Алексей дал. Ах, Алексей… И она согласилась переговорить с ним, а свидание назначила в редакции. К его приезду оплот четвертой власти, имеющий желтоватый оттенок, пустовал, лишь кое-где в кабинетах продолжали работу те, кто свой кусок зарабатывает, находясь днем и ночью в постоянной гонке за материалом. Дверь, где торчала у компа Тамила, была распахнула, но Иннокентий остановился и постучал, девушка перевела глаза с монитора на него…