– Сами разобьете?

– Прежде хочу спросить. – Родион тщательно полировал кусочком мела наконечник. – Как называется партия, когда один играет против двоих?

– «На короля»

– А если один против троих?

– Такого нет. Вчетвером можно играть, правила пирамиды позволяют.

– А впятером?

– Ванзаров, у меня голова раскалывается и без ваших глупостей. Разбивать будете?

– Предоставлю вам. На что играем?

– С вами? – презрительно ухмыльнулась звезда. – Ну, хотите по пятерке? Или много? Так и быть, давайте по трешке. И даю вам фору, скажем… тридцать очков.

– У меня другое предложение. – Кий в руках юного чиновника совершал резвые толчки. – Ставка будет такой: кто выигрывает, рассказывает правду. Сыграем на правду. Без форы. Чем не ставка?

Не поняв, шутил ли парнишка, Бородин хмыкнул:

– Только имейте в виду: с моей стороны это жульничество.

– Там видно будет, разбивайте.

Приняв стойку, Нил саданул по битку, не целясь. Пирамида разлетелась широко. Три шара встали на удар, почти мертвыми.

– Ну, попробуйте, – покровительственно предложил мастер.

И Родион попробовал. Неожиданно правильно взял прицел и легко положил первого. За ним второго, а потом и третьего.

– Это вы так играть не умеете? – протрезвев, спросил Нил.

– Чему не научишься в жизни, когда хочешь превзойти старшего брата, – ответил Ванзаров, закладывая изящный дуплет.

Такой поворот Нила изрядно обрадовал. Приятно иметь дело с противником, достойным твоей победы. В ней мастер не сомневался даже после четвертого шара подряд. Подумаешь, повезло мальчишке, шары-то детские.

Бородин был уверен и после пятого шара.

И после шестого, положенного от борта, все еще улыбался.

После седьмого улыбаться перестал.

Когда восьмой грохнулся в корзину, удивленно крякнул.

Девятый был встречен сумрачным взглядом. Оно и понятно: надежды почти не осталось.

Десятый лег гвоздем в гроб его победы.

Одиннадцатый прыгнул в лузу с такой силой, что, казалось, стол дрогнул. Дальше Нил присутствовал только в роли зрителя.

Двенадцатый закатился наглым штосом.

Тринадцатый пролетел стол во всю длину, что умеют не все мастера.

Четырнадцатый был положен карамболем. На столе остался «заяц» – последний несыгранный шар. Кий милостиво лег к борту.

Нил Нилыч буквально потерял дар речи. Такого разгрома – всухую, когда партия поднята со стола одним подходом, – давно не помнил. Ну, может, в начале карьеры. Что же получается: его, гения русской пирамиды, разделал под орех непонятно кто. Хорошо, что зрителей не было, такой позор не пережить.

– Требую продолжить!

– Извольте расплатиться за эту, – ответил Ванзаров.

– Ах да! Конечно. – Нил полез за кошельком и замер. – Но, позвольте…

– Правда. Именно эту плату требую.

– Но вы же сами должны… – Бородин запнулся.

– Разве отказываюсь? Фаэтон при вас? Очень хорошо. Правда требует публики. Особенно такая. Поехали к вам в гости.

Из гостиной доносился неясный шум, будто-то кто-то звал на помощь. Бородин, хоть в растрепанных чувствах, встрепенулся и бросился в дом.

На пороге своей спальни лежала Филомена Платоновна. Привалившись на бок и бессильно вытянув руки, она казалась беспомощной рыбкой, выброшенной штормом. Бушевало изрядно: прическа растрепалась, но одежда чудом сохранила пристойный вид. Дама была жива и громко стонала. Посмотрев на вошедших, еле проговорила:

– Какое счастье, Нилушка… И Ванзаров с тобой… Помогите…

– Матушка! – Любящий сын бросился на выручку, подскочил, нежно приподнял и на себе перенес в кресло. Ванзаров участия не принимал, а только спросил:

– Что тут случилось?

Филомена Платоновна еще дышала тяжело, на руках были заметны ярко-красные следы, как от ногтей.

– Аглая… Совершенно помутилась рассудком… Ворвалась в комнату, стала обвинять, что я не люблю Нила. Потом набросилась. Отбивалась, как могла, но наши силы неравны, я прикована к стулу, у нее сильные руки. Уже стала готовиться к смерти, молилась, чтобы безумная пощадила Нила, раз никого не пощадила…

– Аглая призналась в убийствах? – спросил Родион.

– Бросила мне: «Я рассчиталась со всеми за мои муки, теперь настал твой черед».

– Что же дальше?

– Нельзя ли отложить допрос? – рявкнул Бородин. – Не видите, в каком состоянии матушка? Имейте хоть каплю такта.

– Вы позволите? – вежливо спросил Родион.

Госпожа Бородина согласно кивнула:

– Не горячись, Нилушка, это долг господина Ванзарова. Аглая швырнула меня на пол, поволокла прочь. Вцепилась в дверь, она стала царапать руки…

Родион осмотрелся:

– Куда же подевалась Аглая Николаевна?

– Не знаю… Какой-то шум отвлек… Бросила меня, убежала… Я подождала и стала звать на помощь…

– Сколько ее нет?

– Трудно сказать, быть может, с полчаса.

Дверь в спальню няни была широко распахнута. Стоило ступить на порог – открывалось малоприятное зрелище: старуха висела на простыне, свернутой в жгут, конец закинут на гардинный крюк. Туфли не доставали до пола, под телом виднелся клочок бумаги. Корявым почерком было написано: «Погубила всех и не жалею о том. Моя вина, одна я во всем виновата, злодейка. Ванзаров меня разоблачил. Совесть мучает, жить не хочу. Прощайте. Ваша Аглая». На руках повешенной не обнаружилось следов битвы, видно, умело защищалась. Но на правом виске расплылся багровый синяк. Тело еще не остыло, висит действительно меньше часа. В припадке аффекта сначала хотела убить Филомену Платоновну, но в больных мозгах перемкнуло, и она наложила руки на себя. Что ж, всякое бывает.

Вернувшись в гостиную, Родион застал мадам Бородину на любимом троне с колесиками и сферами Зодиака. Она успела поправить волосы, как и любая женщина. Нил бережно отирал кровавые следы, за что был награжден нежной материнской улыбкой.

– Аглая Николаевна повесилась.

– Туда ей и дорога, – прорычал заботливый сын. – Что наделала, ведьма…

– Няня любила вас, как родного, Нил Нилыч.

– И как отплатила за нашу доброту? Поднять руку на маменьку!

– Не надо так, Нилушка, – Филомена Платоновна поцеловала сыновью руку. – Аглая всегда была со странностями. Мы привыкли к ним. Но теперь все кончено. Скоро вернутся слуги, мы заживем как прежде, и весь этот кошмар забудется. Я окружу тебя заботой, мой милый…