Марта отдернула руку, когда я попыталась снова ее перевязать. При виде вытекающей из раны крови я ощутила подступающую дурноту.

— Обязательно было говорить ему, что я внизу?

— Нет, — призналась она, — необязательно. Я вообще не обязана была давать ему ключи. Выбор есть всегда. Я могла бросить все, квартиру, книжный магазин, собрать вещи и уехать в другое место, куда подальше. Где меня никто не знает. Где я буду никем.

Марта ковырнула рану. Ухватилась за застрявший в ней осколок стекла, который мог вызвать заражение. Я уселась на край постели, окровавленный матрас до половины сполз на пол.

— Украденная у евреев собственность, — пробормотала она. — Пусть весь мир узнает, как моя бабушка вынудила одного оставшегося в живых после концлагеря еврея переписать на нее магазин и жилье, так что ей даже не пришлось подделывать его подпись. А потом донесла на него властям, что он поборник немецкой литературы, что, в свою очередь, привело к тому, что его депортировали в Германию, которая перед этим уничтожила остатки его семьи.

— Но вы говорили, что он сам передал книжный магазин вашей бабушке.

— Это она так сказала.

— И где же тогда правда?

— Я думала, что знаю. — Марта наконец вернула лоскут обратно, небрежно замотала им руку. При этом она так сильно нажимала на рану, что это не могло не вызвать боль.

— Надеюсь, вы меня простите, сейчас мне надо побыть одной.

В дверях я обернулась и увидела, как она отправилась собирать осколки в кухне.

* * *

Полиция освободила Даниеля только на следующий день. В доме не осталось больше ничего, что могло меня напугать. Я стала его частью.

Проснулась на рассвете, проветрила комнату и принесла свежие цветы.

Крепко обняла мужа и не отпускала, пока не почувствовала, как расслабляются его мускулы, медленно возвращающееся чувство близости между нами. Он предпочел не говорить о днях, проведенных в тюремной камере. Место, о котором не хочется вспоминать, так сказал он, словно давая понять, что больше никогда не станет возвращаться к этой теме.

— Но ты все равно будешь всегда об этом помнить, — заметила я.

— Знаю, — просто ответил Даниель, — но прямо сейчас я хочу чашку кофе и распахнуть пошире окно.

Аромат поджаренного хлеба, жужжание насекомых, такие простые вещи.

— Я там не очень хорошо себя вел, — сказал он, когда долгое время спустя вышел из душа и тут же облачился в свою рабочую одежду — ему требовалось заняться чем-то физическим и вполне конкретным. — Вышел из себя и отказался сотрудничать. Как же я был зол на них. Могу представить, насколько подозрительным все это выглядело.

Во взгляде Даниеля появилось что-то новое, что-то, что было мне недоступно. Я бы назвала это темной неизвестностью, ощущением, что продвигаешься вперед на ощупь.

— Мы можем уехать домой или куда-нибудь еще, — предложила я. — Если мы и потеряем деньги, то это всего лишь деньги. Мы найдем себе квартиру или домик поменьше где-нибудь подальше от города.

— А разве мы не можем просто остаться здесь?

— Ты хочешь этого?

— Я не могу бегать всю оставшуюся жизнь, — сказал он, и в его глазах промелькнуло то самое неизвестное мне выражение. — Переезд сюда был бегством. И теперь я не хочу просто бросить все как есть и снова удрать. Сначала нужно привести в порядок дом.

— Возможно, это было всего лишь наивной мечтой, — сказала я. — Представь, если никто не захочет приезжать сюда, снимать здесь комнату, на что мы тогда станем жить?

Даниель взял свой ноутбук. Связь с миром наладилась, он показал мне несколько писем, которые получил. Ничего конкретного, но, пока я отсутствовала, он успел списаться с несколькими из своих старых знакомых.

— Пока речь идет только о работе корректором, есть еще вакансия лектора, оплата не слишком высокая…

— Я думала, это ниже твоего уровня, — заметила я.

Он искренне рассмеялся:

— После нескольких дней, проведенных в тюремной камере, начинаешь смотреть на мир иначе.

— Что ж, в жизни надо многое попробовать, — улыбнулась я.

— А ты, — спросил он, — хочешь остаться?

— Мм.

— Мы останемся, только если ты этого захочешь. Но не ради меня.

Мне пришлось задуматься, прежде чем ответить, прислушаться к своим чувствам, вместо того чтобы искать оправдания или придумывать полуложь, которая устроила бы его. Я окинула взглядом кухню, накрытый к завтраку стол, колышущиеся на легком ветру занавески…Все это, и вместе с тем крик, который навсегда въелся в эти стены, и солнце, чьи лучи пробиваются сквозь пышную зелень липы, прежде чем проникнуть в наш дом.

— Тебе необязательно давать ответ прямо сейчас, — сказал Даниель, — поживем здесь один день просто так, отложив серьезные решения на потом.

* * *

Я пишу это спустя несколько дней. Времени хватает, только чтобы наводить порядок, чтобы просто быть. Продегустировать вино из замка в Мельнике и единодушно решить, что оно хорошее. А еще чтобы осторожно разговаривать.

Надо говорить правду и все-таки стараться избегать ее. Не знаю, превращает ли это правду в ложь или же остается лишь доля правды.

От полиции Даниель узнал, что дело Анны Джонс было закрыто, но не более того. Я, в свою очередь, рассказала ему о садовнике, который отправился защищать усадьбу, согласно клятве, которую он дал отцу, а тот, в свою очередь, — Юлии Геллер. Клятва, которая перешла по наследству. Рассказала о мальчишках, которые играли друг с другом за рекой, в туннелях, жили друг у друга и обучались друг у друга языкам. О попытке Анны Джонс вернуть обратно семейную собственность, хотя это было невозможно, о бедняге Ахо и его родителях, которые заложили в погреб вино на хранение, о фортепьянной музыке — в общем, рассказала ему все, что узнала о людях, которые жили здесь до нас и были высланы из страны.

А еще о смерти Людвика, парнишки, в чьих жилах текла и немецкая, и чешская кровь и который оказался запертым в туннеле той жуткой ночью.

При этом о случившемся на мосту я умолчала. Я ничего не сказала о трупах, которые несло по реке течением и которые на рассвете были похоронены на том берегу реки, ни словом не упомянула молчание, которое последовало вслед за этим.

Я знаю моего мужа. Он говорит то, что считает правильным, даже если это может иметь последствия. В этом кроется причина, почему он лишился работы.

Я не хочу снова его потерять.

Детям мы рассказали ту же историю. Мы разговаривали с ними по интернету, и разговор вышел долгим. Мю уже определилась с датой и рейсом, чтобы приехать навестить нас. Элмеру придется дожидаться каникул между семестрами.

— Что ты им про меня сказала?

— Что ты был несправедливо обвинен в кое-чем, что непосредственно нас не касалось, но теперь уже все позади.