Д'Артаньян подал мушкетерам знак отпустить задержанных.

— Перестарались, — проворчал он. — Что ж, господа, позвольте взглянуть на ваше письмо, — бросил он Габриелю, просовывая руку сквозь прутья ограды.

Габриель отрицательно покачал головой и еще крепче сжал кулаки.

— Нет, сударь. Господин Фуке сказал — только в собственные руки его величества.

Сбитый с толку столь бесцеремонным ответом, д'Артаньян улыбнулся.

— Да уж, господин возмутитель спокойствия, дерзости вам не занимать. Вы случайно не гасконец, хотя бы на четверть? — прибавил он, все так же держа руку протянутой.

И уже более строго продолжал:

— Скорее, я начинаю терять терпение, господин секретарь.

Габриель не шелохнулся и только молча глядел на капитана мушкетеров.

— Хотя я всего лишь из Турени, сударь, но прекрасно понимаю, что значит — в собственные руки. К тому же дело слишком серьезное…

— Довольно, — резко прервал его человек в кожаных перчатках. — У вас письмо к королю Франции? Так давайте сюда и, ради Бога, позвольте мне наконец отправиться на охоту.

— Сир! — воскликнул д'Орбэ, узнав Людовика XIV.

Габриель, потеряв дар речи, присмотрелся к чертам лица, которые ему описывала Луиза, и ощутил большую силу духа в обращенном к нему взгляде, в тонких губах и в гордой, величественной посадке головы. Он достал из-за пазухи письмо и, преклонив колено, передал его королю.

Король молча взял конверт, и, когда увидел на печати белку, в глазах его мелькнула тревога. Он повертел конверт в руках, будто не решаясь его вскрыть.

— Господин д'Артаньян, предупредите, что выезд задерживается. Надо кое-что выяснить.

С этими словами король позволил лакею взять его шляпу и плащ, потом снял перчатки, которые перед тем так тщательно расправлял на руках, повернулся и направился к домику. Занеся ногу на первую ступеньку, он, словно что-то вспомнив, обратился к д'Артаньяну:

— Это не займет много времени. Да, и пусть, конечно, пропустят господина д'Орбэ — надеюсь, из любви ко мне он не станет жаловаться своему другу господину Фуке на излишнее рвение ваших мушкетеров…

Архитектор поклонился.

— Вместе с господином…

— Габриелем де Понбрианом, сир, — поспешил вставить юноша.

— Прочтите, сударь, прочтите!

Король, у которого трепетали ноздри, а губы скривились в презрительной усмешке, нервно постукивая ногой по паркету, указал тыльной стороной руки, не оборачиваясь, на два письма на ломберном столе в своем рабочем кабинете.

Застигнутый врасплох Кольбер, который только что вошел, осторожно приблизился к столу и взял одно из писем.

— А теперь объясните, сударь, чем занимается моя полиция?! — гневно спросил король, даже не дав Кольберу времени прочесть письмо до конца. — Зачем нужны ваши тайные агенты, если о гнусных кознях в моем дворце меня предупреждает суперинтендант финансов? Вообразите себе, что произошло бы, если бы господин Фуке по тем или иным причинам не успел прислать ко мне этого юношу, Габриеля де Понбриана, или если бы тот не смог ко мне попасть, как это едва не случилось! Вообразите: я мог бы поверить в ложь! Меня чуть не одурачили! Я мог бы совершить ошибку! Вы хоть понимаете, Кольбер, — холодно продолжал он, — король Франции мог бы допустить несправедливость! Пришлось прервать охоту и мчаться галопом сюда. Я даже не успел переодеться, — король указал на свои сапоги. — Нет, такое просто недопустимо!

При упоминании имени Габриеля Кольбер вздрогнул от удивления. «Ну, конечно, это все он, неуловимый чертенок, пригретый Фуке. Надо же, теперь еще взялся спасать эту интриганку! Фуке, Лавальер и молокосос Понбриан… эти трое путают мне все карты, — думал он, чувствуя, как и его охватывает гнев. — По крайней мере, теперь известно имя этого затейника Понбриана, так что игра еще не закончена… Однако играть теперь придется осторожно. Надо найти бумаги раньше них. А если бумаги уже у них, — помрачнел он при этой мысли, — придется применить силу. Гонди не стал бы попусту трепать языком. Но для начала нужно сделать все, чтобы о провале с подложными письмами больше никто не узнал».

— Гнев вашего величества вполне справедлив, и я благодарю Бога, что столь полезные сведения — однако я недоумеваю, откуда они взялись, — были получены благодаря счастливому вмешательству господина Фукс. Впрочем, я и представить себе не мог, что он знаком с мадемуазель де Лавальер, — прибавил Кольбер с нарочитым прямодушием.

Король ничего не ответил, только бросил на него высокомерный взгляд.

— В конце концов, важно, что эти гнусные козни удалось разоблачить до того, как они обернулись бы непоправимыми последствиями, — продолжал Кольбер, потирая руки. — Разумеется, я намерен лично разобраться с этим подложным письмом, — поспешил пообещать он, пряча злополучный листок за манжет камзола.

— Будьте так любезны, — сказал король, даже не удостоив Кольбера взглядом. — И поскорее найдите виновника, ибо терпение мое не беспредельно. Ваши способности мне хорошо известны, и крестный вас хвалил — говорил, будто вы располагаете целой сетью осведомителей куда более толковых, нежели наши полицейские… Пожар в Пале-Рояле был событием из ряда вон выходящим. Теперь бессмысленные интриги против совершенно безобидной девицы. И с какой стати? Только потому, что ее приблизили ко двору и моя супруга оказала ей милость, удостоив двумя-тремя словами во время церемонии представления? Вы хоть отдаете себе отчет, Кольбер, эти презренные посмели выдать ее в своем жалком пасквиле за мою любовницу, ссылаясь в качестве доказательства на такие подробности, которые если кому и известны, то лишь моим близким? Вот, взгляните, — продолжал король, — тут сказано, что у меня на бедре, вверху, есть шрам в форме завитушки — от кабана, одного из первых, которых я убил… Вот вам яркое свидетельство, что письмо лживо.

Кольбер кивнул, опустив глаза.

— Впрочем, это не важно. Главное — положить этому конец, — сказал в завершение король. — Увы, сегодня уже поздно отправляться на охоту, — заключил он, посмотрев со вздохом в окно.

* * *

После того как Кольбер ушел, король еще какое-то время пробыл в кабинете, наслаждаясь тишиной и покоем и понемногу отходя после овладевшего им раздражения. Он понимал, что все эти козни были бы ему неинтересны, не коснись они Луизы де Лавальер. У него на душе было тягостно не столько оттого, что его чуть было не обвели вокруг пальца, сколько от страха перед тем, что ему пришлось бы порвать нежные связи, которые он намеревался поддерживать с девушкой. Король вспомнил уроки, полученные им, когда он воображал, будто двор может примириться с его страстью и его любовь к Марии Манчини способна связать государственные интересы с его личными. Несчастный глупец, как жестоко он тогда ошибался! Но ведь он был еще совсем мальчишкой.