Лют двинулся через корчму. Веселая молодуха невзначай налетела, прижалась мягкой грудью. У гридня закипела кровь, пальцы невольно сжались, будто стискивая сдобную плоть. Подавальщица ойкнула, Лют с огромным сожалением перестал чувствовать жар девичьей груди. Девица хихикнула, гридень бараньим взором проводил пышные ягодицы, пляшущие под юбкой.

Буслай налил в кружку олуя, поставил перед Лютом. На зычный зов прибежала подавальщица с широкой улыбкой на миловидном лице. Лют улыбнулся в ответ, девица наклонилась, внимательно слушая заказ, заодно позволила заглянуть в вырез платья. Лют заказывал долго.

Буслай проводил насмешливым взглядом подавальщицу, сказал ехидно:

– Уверен, что столько съешь?

Лют отмахнулся:

– Нашел о чем беспокоиться.

Вдохнул полной грудью запах корчмы, напоенный сытью, хмелем, неуловимым весельем. Ребра затрещали, раздаваясь в стороны, сердце мощно бухнуло, принеся дополнительное тепло.

– Хорошо здесь, – сказал Лют. – Так и тянет на непотребства.

Нежелан оторвался от мисы супа, глянул удивленно. Буслай понимающе подмигнул и мощно захохотал.

– Здесь это называются потребством, мол, что естественно, то не позорно. Потому здесь не просыхают, а девки согласны на многое.

Лют широко улыбнулся, в груди кольнуло тревожно. Оглядел залитый чадным пламенем зал. От месива красных рож, лучащихся довольством, зарябило.

«Что-то опасное таится в таком разнузданном веселье», – пришла на ум трезвая мысль. Вон пируют, видно, давно, с виду хмельные люди, а кажется – животные.

Гридень тряхнул головой, горячая кровь нехотя успокоилась, жар в голове угас. Так нельзя, решил воин твердо. Взгляд упал на хорошенькую служанку, мелькнуло ироничное, что можно, но редко, чтобы перекосов не возникало.

– Чудной город, – сказал он Буслаю. – Покон тут чтят вряд ли.

Буслай посерьезнел, кивнул, голос наполнился легким недоумением.

– Не знаю и отчего, с виду от нас почти не отличаются.

Нежелан проглотил парующую ложку варева, сказал сипло:

– Тут проходят караванные тропы, за горами богатый Клотин, а перевалы держит Кряж. Вот купцы и навезли из различных стран распутные нравы.

Буслай по привычке скорчил харю и разорвал жареного гуся. Лют глянул с удивлением, бедовик согрелся под затаенным в глазах гридня одобрением.

– Откуда прознал? – спросил Лют.

Нежелан выдавил смущенно:

– Да слушал разговоры: один бранился, что батюшка совсем прижал, поносит за ночные гулянки. А за тем столом жаловались на чрезмерный налоговый гнет князя, но поделать ничего не могут: перевалы закрыты неприступными крепостями, данниками князя.

Бедовик закончил небывало длинную речь и замолчал. Грудь бурно вздымалась, закачивая густой воздух. Лют покивал одобрительно, перегнулся через стол, на хрупкое плечо опустилась мозолистая ладонь. Буслай глянул с неодобрением: и чего старший возится с никчемным? Ночью оставят приблудыша в каменном мешке.

Народ в корчме внезапно загомонил, раздалось вразнобой шипение, словно стая пьяных змей разинула пасти.

– Тш-ш-ш! Песня, песня! – шептали краснорожие.

Гридни переглянулись: интересно, что за песни в таком городе? Обыкновенная похабщина или искусно замаскированная цветистыми словами?

Седовласый мужчина расчехлил гусли, важно пристроился на лавке. Притихшие гуляки с любопытством обступили струнодера. Старик хлебнул напоследок, стукнул кружкой о стол и с молодецким кряканьем взъерошил усы. Пальцы прикоснулись к струнам.

Люди при первых звуках замерли, разговоры окончательно затихли, головы с хрустом шейных позвонков повернулись к гусляру. Лют подивился волшебным созвучиям: в музыке есть неведомая волшба, что завораживает даже грубых людей, заставляя заскорузлое сердце истекать кровью. Если песня сложена умело.

Расскажу я вам о сражении,

О сражении да о великом.

Было то в землях дальних,

На валу под названием Пепельный.

Почему, то неведомо, просто имечко,

Должно, очень красивое.

Глаза мужчин разгорелись ярым огнем, плечи раздались вширь, грудь выгнулась колесом. Еще бы, поют о жаркой битве, а не о скучной хрени вроде служения богам или урожайные песни.

Лют глянул на раскрывшего рот Буслая: гридень уже далеко, кулаки стискиваются, давним временам сопереживает. Даже Нежелан слушал внимательно: спина прямая, как доска, вечная затравленность исчезла, лицо дышало достоинством.

Злобный вождь, вождь ясагов,

Порешил добыть славы ратной

И, конечно же, много золота.

А собрал он войско сильное,

Каждый воин – чистый асилок,

Телом крепок, аки горушка,

Вширь идет, как боярин.

Лют привычно вскипел, как и всякий раз при подобных враках, но остыл. Ясаги не были гигантского росту, наоборот, в кости мелковаты, но злоба хлестала через край. Очарование песни ушло, он поерзал задом по скамье, а гусляру достался злобный взгляд.

Скачут вороги в чистом полюшке,

И дрожит земля сердцем заячьим.

Воздух полнится лютым кличем,

Кровь в момент леденящим.

А за конницей стая галок,

Черных комьев землицы влажной.

Налетели они смертным вихрем,

Порубили степные народы.

Кровь и вопли разлились по свету.

Да на помощь пришла рать словенская,

Шлемоблещущая, в твердых панцирях.

Налетели, что сокол ясный,

На поганого да на ворона.

Содрогнулось небо от воплей,

Лязга стали, крика бранного.

Насмерть бой идет, люди силятся.

Боги смотрят: кто кого переможет?

Слушатели распахнули глаза, будто на стене корчмы явилась картина битвы. Руки непроизвольно дергались, сжимая невидимые мечи, отражая наскок поганых ясагов. Даже языки пламени в масляных плошках приугасли, и зал погрузился в багровую полутьму. Тени на стенах приняли расплывчатые очертания воинов.

Окропилась земля рудой красной,

Взмокла бедная на глубину копья.

Бой идет третьи сутоньки,

Перемочь никто супостата не может.

Вождь ясагов отважный, но злобный:

Ростом с дуб вековой,

В глазах молнии блещут,

А поганый рот пышет пламенем.

Где проедет, там смерть обретается,

Гонит ворогов, как баранов.

Но тут встал на пути его

Младой воин, Лют Радимич.

Лицом юн и прекрасен,

Телом строен, как тополь.

Рассмеялся в лицо он ясагу,

Не иначе в насмешку над именем.