все электричество, воздух прямо насыщен им.

— А что предсказывает твоя метеостанция?

— Что пойдет дождь.

Речь шла о гигрометре, изображавшем фигурку монаха, тонкой стрелкой он водил по шкале погоды, чуткий механизм прибора представлял собой туго натянутую кошачью кишку.

— Точность у него, я вам скажу, как у флюгера, если кишка вибрирует, значит, дует ветер, а если увлажняется, стало быть, идет дождь.

— Я заплатил за эту штуку пятнадцать песет.

— Надо что-то делать…

— И побыстрее, Карин, тот, что из Килоса, куда-то запропастился, и мне это совсем не по душе, по-моему, гут что-то замышляется.

Пепин, Галисиец, купил двухствольный «сараскет» у Тибура и рвался поскорее его обновить.

— Пусть только мне попадется этот прохиндей с его колдовскими штучками, я ему всажу пулю в башку!

— Но только, если произойдет то, чего я боюсь, дружище.

В Какабелосе, в казино, принадлежащем Макурро, Холоп, наследник дона Анхеля, пытался залить тоску мальвазией урожая сорокового года, конечно, как старший сын, он был главным, но не единственным наследником и стоял перед выбором: или попытаться за любые деньги продать аптеку, или пойти учиться в университет и получить диплом, это в его-то годы! Он сказал об этом сидевшему рядом жандарму.

— …не могу я, прямо дышать нечем, а все из-за проклятых магнитных волн!

— А по-моему, это от спиртного, от тебя так и разит…

— Много ты понимаешь, лучше пей со мной, наша жизнь — сплошное дерьмо.

Хасинто старался убедить его не пить столько, к Сернандесам он относился с большим почтением, отец Хелона однажды избавил его от солитера, способ был на редкость простым, сначала надо принять слабительное, а потом облегчиться прямо в таз с теплой водой, паразит но может вынести отравленную среду кишечника и вылезает наружу, погружаясь с головой, а это самое главное, в жидкость с приятной для него температурой, бедный аптекарь, видел бы он сейчас своего сыночка!

— Скажи, какого черта ты так налакался, зачем тебе это?

— Ну, по двум причинам, во-первых, потому что мне нравится, во-вторых, плевать мне на все, а в-третьих, я тебе объясняю, а ты не желаешь слушать.

Хасинто вынужден был капитулировать, мундир не позволял ему пьянствовать с другими, «прощай! ни пуха, ни пера!», уж ему-то никакое наследство не грозит, равно, впрочем, как и долги, он бы с радостью расстался со своей формой, если бы смог найти себе другое занятие.

Ольвидо казалось, что электрические заряды пронзили ей желудок, с ней тоже происходило что-то странное, крадучись, она пробралась в дом, чтобы никто ее не заметил, погладила пойнтера, затем с удовольствием стала рассматривать книги, картины, рояль, фотографию Мод, ей очень хотелось открыть дверь в комнату, где было радио, заглядывать туда запрещалось, а когда пришел сеньор Уайт, как бы продолжая игру в прятки, она укрылась на чердаке в каморке, куда ее поместили тайком от хозяина, Англичанин не должен знать, по крайней мере сейчас, о том, что она здесь живет, тут было царство Кармен Дешевки, она хранила здесь фрукты и колбасы, вешала сушить белье, если Ольвидо будет поменьше ходить, ведь даже легкий скрип половиц может ее выдать, то все будет в порядке.

Она изнывала от скуки в тесной клетушке, ожидая Аусенсио, сквозь круглое, как иллюминатор, чердачное окошко девушка видела, как величаво проплывают облака над ухоженной землей, прямо перед окном росло два роскошных персиковых дерева, в ее душе любовь боролась с нерешительностью, если бы она могла рассуждать так уверенно, как Кармен! если он тебе предложит, девочка, беги с ним, единственное, ради чего стоит жить, это любовь, как бы ей хотелось, не колеблясь, принять решение! когда же он, наконец, придет? услышав его голос, она вдруг растерялась:

— Ты здесь?

Аусенсио открыл дверь каморки, и они оба забыли обо всем, нахлынувшее чувство сметало все внутренние преграды, плод строгого воспитания, так ураган опрокидывает соломенные хижины, ведь легкие строения обычно не имеют прочного фундамента, Ольвидо бросилась в его объятия, они больно стукнулись лбами и, потеряв равновесие, упали на турецкую кушетку, зашатавшуюся под тяжестью их тел.

— Любимый, жизнь моя!

— Мое сокровище!

Она задохнулась в поцелуе, затем Ольвидо пришла в себя и непроизвольным жестом натянула на колени юбку, ей не терпелось поскорее узнать, почему ее так неожиданно похитили.

— Постарайся держать себя в руках, Ольвидо, я должен тебе кое-что сказать.

— Держать себя в руках? Любовь дикий цветок, а не садовое растение.

— А иногда просто сорняк…

— Который всегда растет на краю пропасти.

Девушка весело щебетала, молодой человек выглядел озабоченным. Я похож на растерянного детеныша, еще не покинувшего утробу матери, так река не ведает, что она уже не родник, из которого берет свое начало. Любовь овладевает всем моим существом, и я медленно без остатка растворяюсь в ней.

— Ничего себе пропасть! Разве мы не имеем права совершать ошибки, рисковать, стремиться жить по своему разумению?

Руки их переплелись, и Ольвидо поразило, какие они ледяные у ее друга, казалось, он вот-вот лишится сознания.

— Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Да уж чего хорошего, все ужасно.

— Не пугай меня.

— Твой отец скончался.

— Нет!

Ольвидо спрятала голову у него на груди, совсем как в сентиментальном романс, неподдельное чувство иногда отдает мелодрамой.

— Боже, какой ужас!

Только много позже она поймет, что вначале в ней заговорил эгоизм, а пока к горю потери примешивались мысли о хлопотах, связанных с похоронами, о том, что если узнают о ее бегстве из интерната, то все их планы пойдут прахом, похоже, они попали в собственную ловушку.

— Как же нам теперь быть?

— Мне надо уходить в горы, настало время действовать.

— Я боюсь, не ходи, нам это ни к чему.

Она заглянула ему в глаза и поняла, что не сможет его разубедить, в его взгляде читалась упорная решимость и непреклонная воля.

— Недаром говорят, если хочешь разбогатеть, отправляйся в горы, только без тебя, Ольвидо, не нужны мне никакие богатства.

— Почему ты так говоришь? Я готова на все.

— Тебе придется перешагнуть через все это и даже больше.

— С тобой…

— Послушай, Ольвидо, поклянись, что не скажешь никому, а своей матери и подавно, то, что сейчас услышишь.

— Клянусь.

— Оказалось, что дон Анхель и мой отец тоже.

— Да ты что! Нет, это невозможно.

Комната завертелась волчком, казалось, что ковер прилип к потолку, а шнур от лампы свешивается с пола, все качалось перед ее глазами, голова закружилась, и стало тошнить, Ольвидо почувствовала, что ее сейчас вырвет, она буквально лишилась дара речи.

— Очнись, пожалуйста, что с тобой?

Он похлопал ее но щекам, и