Когда-то давно, много лет назад, доктор Грант научила ее оформлять свои чувства в слова. Она говорила Беле: это чувство брошенности будет периодически ослабевать, но никогда не уйдет навсегда. Оно будет сопровождать ее везде, где бы она ни была. Уход матери всегда будет присутствовать в ее мыслях. И еще доктор Грант сказала: Бела никогда не найдет ответа на вопрос, почему мать ушла от нее.

Доктор Грант оказалась права: чувство это и в самом деле пока не гложет ее уж очень сильно, просто живет где-то на периферии, словно бы на расстоянии, словно бы со стороны. Как ее бабушка в Толлиганге, которая все свои дни проводила на террасе, смотрела на низину и пруды.

Бела проходит мимо рабочих, пытается вникнуть в их разговор, понять их речь — чужую, иностранную и вместе с тем какую-то очень близкую и знакомую. Им даже в голову не может прийти, что их речь на нее так действует. Она машет им, а сама размышляет, куда еще податься бы после Бруклина, они машут ей в ответ.

Во время следующей встречи с отцом она будет говорить с ним по-английски. Но если бы ей довелось встретиться с матерью, то на любом языке мира Бела не нашла бы что ей сказать.

Хотя нет, это неправда. Она и так постоянно общается с матерью. Все поступки, совершенные Белой в жизни, были как раз реакцией на поступок матери. «Я такая, какая есть, — сказала бы Бела ей. — И я живу так, как живу, из-за тебя».

В июне тучи заслонили солнце, и штормы выкрасили море в серый цвет. В доме ощущалась какая-то промозглая сырость, так что Субхаш ходил в вельветовых шлепанцах вместо вьетнамок и, как зимой, продолжал пользоваться электрическим одеялом. Дождь лил по ночам — то барабанил со всей силы по крыше, то слабенько моросил ближе к утру, слегка утихал, но не прекращался. Вроде бы иссякал, потом набирал силу и снова обрушивался что есть мочи.

Снаружи на стене дома уже появилась какая-то плесень — пришлось отскребать, чтобы не разрасталась. Из подвала пошел ужасный запах. В огороде земля раскисла от воды, все посаженные Субхашем семена размыло. С рододендрона слишком рано осыпался цвет, едва распустившиеся пионы побило дождем, и они теперь лежали в грязной черной жиже. Повсюду стоял запах сырости и гниения.

По ночам его будил дождь — стучал по оконному стеклу, по дорожке перед домом. Субхаш прислушивался к нему и думал, нет ли в нем какого-нибудь знака. Не ждать ли ему каких-то перемен в жизни. Ему вспоминался тот жуткий ливень в их с Холли первую ночь в ее коттедже. И другой жуткий ливень — в тот вечер, когда родилась Бела.

Он уже начал опасаться, что вода просочится через крышу, зальет дымоход, затечет в щель под дверью. Ему без конца вспоминались муссонные дожди в Толлиганге и два пруда, вышедшие из берегов.

В июле огород начал зарастать сорняками. Дни теперь были длинными, по утрам небо светлело уже в пять. Бела позвонила и сообщила о своем приезде. Иногда она прибывала на поезде, иногда прилетала рейсами до Бостона или Провиденса. А один раз прикатила за сотни миль во взятой напрокат машине.

Он пропылесосил ковер в ее спальне, постирал постельное белье, хотя никто на нем не спал с прошлого приезда Белы в Род-Айленд, притащил из подвала еще один запасной кондиционер, отвинтил пластмассовую решетку, протер его внутри от сырости, собрал обратно и повесил у нее возле окна.

На полках в ее комнате хранились всякие их совместные находки, сделанные во время походов по лесу и по берегу. Птичьи гнездышки, сплетенные из прутиков. Череп гадюки. Дельфиний позвонок, напоминающий маленький пропеллер. Он помнил, какой восторг их обоих охватывал, когда они находили все эти штуки, их Бела предпочитала игрушкам и куклам. Он помнил, как она, еще совсем маленькая, пихала сосновые шишки в капюшон курточки, когда все карманы были уже забиты.

Она всегда вносила элемент буйной стихии в его размеренную, упорядоченную жизнь. Разбрасывала свои вещи по всему дому, одежду по полу. А ее длинные волосы? Они даже не промокали, когда она стояла под душем. К ее приезду он покупал для нее специальную еду в магазине здоровой пищи — амарантовые хлопья, зерновые хлебцы, травяные чаи, миндальное масло, рисовое молоко. А потом она опять уезжала.

Он поехал в Бостон встречать ее. По дороге вспоминал, как в 1972 году встречал в аэропорту Гори, искренне полагая, что проведет вместе с ней всю свою жизнь. А еще вспоминал, как спустя двенадцать лет вернулся из этого же аэропорта с Белой и обнаружил, что Гори ушла от них.

Бела появилась с холщовой сумкой на плече и рюкзачком — прилетела рейсом из Миннесоты. Она отличалась от остальной толпы пассажиров, названивавших по мобильнику и усердно кативших свои чемоданы на колесиках. Загорелая, крепкая, без украшений и макияжа, она стояла на месте и ждала. Потом, завидев его, быстро пошла ему навстречу, обняла его своими крепкими руками.

— Ну, как ты, Бела?

— Да я нормально, у меня все хорошо.

— Ты голодная? Может, поедим где-нибудь в городе?

— Да ну, я хочу домой. Давай лучше завтра пойдем на пляж! Ты как сам-то?

Он сообщил ей, что на здоровье не жалуется, чувствует себя отлично, занят своими исследованиями и статьей. Еще сообщил, что помидоры в огороде, видимо, погибнут — на листьях у них появились черные пятна.

— Не переживай. Тут ничего не поделаешь — такая уж весна выдалась дождливая. А как там Элиза?

Он сказал, что у Элизы все отлично. Но этот разговор о личной жизни показался ему каким-то куцым, особенно если учесть, что Бела никогда не приезжала к нему со своим молодым человеком.

Подростком она никогда не спрашивала у него разрешения пойти на свидание с мальчиком. В этом отношении она вообще не создавала ему проблем. Но отсутствие у нее ухажеров сейчас его беспокоило.

Вот даже сегодня он втайне надеялся, что она сделает ему сюрприз — появится в аэропорту не одна, а со спутником. С кем-то, кто заботится о ней, разделяет с ней неприкаянную кочевую жизнь. «Я не буду жить вечно», — сказал ей однажды, набравшись смелости, по телефону, когда сообщал о смерти Ричарда. Но в ответ Бела только упрекнула его в мелодраматизме, что он преждевременно сгущает краски.

Теперь он уже, конечно, начал отучать себя от чувства ответственности за ее будущее — от идеи сыграть свою роль в ее будущем выборе. Если бы он растил дочь в Калькутте, то такая роль еще могла бы состояться, в Калькутте он еще мог бы заводить разговоры о ее замужестве. Здесь же подобные вещи считались вмешательством в чужую личную жизнь. Независимо от степени родства. Он вырастил свою дочь в местах, свободных от подобных традиционных оков и устоев. Когда он однажды поделился своими переживаниями на этот счет с Элизой, она посоветовала ему просто молчать на эту тему, напомнила: у современной молодежи принято теперь жениться в тридцать, а то и в сорок лет.

С другой же стороны, если хорошенько подумать, то как он мог ждать от Белы желания выйти замуж, когда у нее перед глазами их с Гори дурной пример? Продемонстрировали пример семьи, где каждый был одиночкой. Семьи, которая лопнула и распалась. И вот такое наследство досталось Беле. Уж что-что, а это она точно от них унаследовала.