Так вот, этот чертежник работал «стандартно»: старался заводить дружбу то с тем, то с другим (хотя и довольно безуспешно), начиная ее со скользких разговоров, которые трудно было не расценить как провокационные.

Вскоре он начал «обрабатывать» и меня. Мы работали в одной комнате и чаще всего только вдвоем, поэтому ему было очень удобно «поверять» мне то, что, очевидно, было велено его (и «моими») хозяевами. Сначала он поделился со мной своими «инакомысленными» воззрениями, а потом стал подробнейшим образом информировать меня обо всех пудожстроевцах: кто с кем дружит, кто кого не любит, каковы у кого семейные обстоятельства и кто о чем думает, делая акцент на общих «антисоветских» взглядах и на «антисоветских» высказываниях того или другого.

Я неоднократно пыталась остановить поток его красноречия и перевести разговор в другое русло, но безуспешно — он упорно возвращался к скользким темам.

…Был на Пудожстрое среди инженеров один более молодой, с какой-то иностранной, похожей на немецкую, фамилией, кажется начинавшейся на «Б». По имени и внешности его можно было принять за немца. Держался он как-то от всех в стороне, ни с кем не дружил, в его тоне, несмотря на молодость, сквозило какое-то высокомерие, и он не располагал к себе, хотя, помнится, внешне был довольно красив, высок, белокур.

Незадолго до меня на Пудожстрой прислали нового вольнонаемного главного инженера — женщину. Была она еще сравнительно молода и довольно интересна внешне, по общему мнению наших лагерных мужчин. Крупная, чуть располневшая блондинка, но вполне еще «в форме».

Странно было думать, что эта молодая женщина могла быть крупным специалистом по выплавке титана и ванадия. Скорее всего, она была прислана для «надзора» за деятельностью заключенных специалистов, и, вероятно, не без умысла для этого была выбрана именно женщина.

Как бы то ни было, у нее очень скоро завелся «друг» среди заключенных, и этим другом оказался этот самый инженер Б.

Вольнонаемная начальница, как ее за глаза величали пудожстроевцы, жила тут же, на территории лагеря, в «вольнонаемном корпусе», мало чем отличавшемся по виду от нашего, разве что поменьше.

Инженер Б. единственный из всех пудожстроевцев был вхож в этот дом. Посещал он его достаточно часто, чем вызывал ехидные усмешечки и зубоскальство остальных. Но поскольку все пудожстроевцы были людьми солидными, в возрасте, многие имели не только жен и детей, но уже и внуков, то особой зависти «романтические» отношения этой пары ни у кого не вызывали. Смотрели на это довольно добродушно, хотя некоторые считали, что все это происходит не без благословения 3-й части, так как посещал инженер Б. корпус вольнонаемных совершенно открыто.

Естественно, что он был и первым поверенным нашей начальницы в делах производственных, вызывая этим некоторую ревность и неодобрение наших «маститых» ученых…

Чертежник, «поставлявший» мне «сведения» о пудожстроевцах, конечно же, не обошел вниманием и его.

Хотя это происходило еще задолго до начала Великой Отечественной войны, уже тогда он характеризовал инженера Б. как «нациста» и «фашиста» и сообщил мне, что тот хвастался своим «чисто арийским» происхождением…

Я и тогда, и сейчас думаю, что все это чепуха, выдуманная моим напарником с провокационной целью — втянуть меня в политическую полемику.

Перед кем инженер Б. мог хвастаться своим «арийским происхождением»? Уж не перед ним ли, незадачливым и всеми признанным стукачом? Да и хвастать вслух таким образом даже в те времена было бы глупо, а на глупца инженер Б. был никак не похож…

Но все это, вероятно, сообщалось моим напарником в 3-й отдел. И я хорошо понимала, что все, что он мне говорит, предположительно должно быть передано мною в 3-ю часть, если я не хочу тут же «загреметь» из Пудожстроя, не успев осмотреться и дождаться благоприятного момента для побега.

Но могла ли я быть на 100 % уверена, что все это провокация и что, передав это «хозяевам», я не подведу под монастырь глупого, но ни в чем не повинного человека?

Эта мысль терзала меня постоянно… Вдруг он не стукач… Вдруг он на самом деле слышал эти слова об арийском происхождении… Вдруг он просто по дурости все это наговорил мне… И если я передам это «хозяевам», его могут «прижать» моим материалом и заставить признать то, что он говорил, а показания двоих — основание для нового дела.

Кроме того, под ударом оказывался и инженер Б., хотя я и не была уверена, являлось ли хвастовство арийским происхождением основанием к заведению нового «дела». Но к тому времени я уже была уверена в другом — из любой малости, из «ничего» может быть создано «дело», могущее стоить человеку жизни…

В общем, я не знала, что мне делать, и с ужасом и замиранием сердца ждала вызова в «хитрый домик»…

…В «хитром домике» мне задали сразу три вопроса: не идет ли главный инженер К. (фамилия блондинки) на поводу у заключенных? Каковы ее отношения с инженером Б.? Нельзя ли ее обвинить в потворстве «вредительской деятельности заключенных»?

По-видимому, в последней они были вполне уверены, так как не спрашивали о ней и вообще не задавали никаких общих вопросов. Как я поняла, очевидно, они не прочь были завести «дело» на вольнонаемного главного инженера К.

Ни на один из этих вопросов я вразумительно ответить не могла, даже если бы и на самом деле хотела, поскольку ни начальница-блондинка, ни инженер Б. со мной не общались и своими проблемами не делились. Поэтому я ответила как можно дипломатичнее: я еще не успела познакомиться с главным инженером — просто не было случая для этого, но, как только он представится, я постараюсь. Что касается инженера Б., то он ни с кем из других заключенных не общается, в том числе и со мной, поэтому об их отношениях я достоверно знать ничего не могу.

Как ни странно, но, очевидно, мой ответ не вызвал у них никакой отрицательной реакции, так как больше о вредительстве они не упомянули.

— Но что он бывает у главного инженера К. в квартире вам известно?

— Все об этом говорят… — ответила я уклончиво.

— А вы, оказывается, дипломат, — заметил допрашивающий.

В конце концов меня отпустили, усиленно «порекомендовав» мне «заняться» начальницей-блондинкой и инженером Б.

На этот раз, кажется, пронесло!

Как я буду выкручиваться дальше, я не знала, но и думать об этом не хотелось…

…Настала зима, и, когда замерзло Онежское озеро, кто-то раздобыл коньки.

Я уже говорила, что со стороны озера здесь не было никакой ограды и можно было выходить на лед, ни у кого не спрашивая разрешения, поэтому, пока озеро не занесло снегом, я и еще двое-трое из более молодых инженеров бегали на коньках по потрескивающему льду, замирая от страха и счастья — так хорошо было мчаться вечером, в сумерках, вдаль, в никуда!

На небе зажигались звезды, лед темнел, ветер свистел в ушах, далеко-далеко чуть мерцали огоньки Повенца… А если дальше и дальше?… Или на лыжах?.. Пешком, наконец… По льду… А там через границу — в Финляндию…