Фен, директор и глава совета устроились на помосте позади длинного стола, заваленного книгами. Слева от него шуршал бумагами Солтмарш — в его обязанности, помимо всего прочего, входила покупка и организация раздачи наград. За их спиной на стоявших полукругом стульях разместились члены совета, выполнявшие декоративную роль, но имевшие торжественный и важный вид. Тишину нарушали приступы кашля. Наконец глава совета поднялся с места и произнес речь.

Он говорил длинно, расплывчато, шутливо и нравоучительно. Когда это бесконечное выступление закончилось — публика с облегчением приветствовала его аплодисментами, — встал директор и вкратце описал учебные и спортивные достижения за последний год, традиционно выразив надежду на грядущие успехи. В заключение он представил Фена, который сумел уложиться ровно в пять минут, чем заслужил горячую симпатию собравшихся в зале. После этого он раздал награды. Солтмарш читал по списку имена, а Фен брал со стола книги и вручал их соответствующим мальчикам, крепко пожимая им руки под всплеск аплодисментов. Один из учеников, не выдержав духоты и серьезности обстановки, упал в обморок, и его унесли.

— Кто-нибудь всегда падает в обморок, — меланхолично заметил директор.

Наконец Уимс, учитель музыки, сел за фортепиано и заиграл школьный гимн, аккомпанируя учащимся, которые не столько пропели, сколько проревели его с бурной радостью тюремных узников, выпущенных на поруки. Родители, не зная слов, стояли с суровым видом и раскрывали рты в самых неожиданных местах. На этом торжественная часть завершилась.

Фен оставил мантию в передней, пожал руку главе совета и, заверив директора, что непременно придет на его садовый вечер, вышел на свежий воздух. Стэгг уже ждал его на улице с портфельчиком в руке, с утомленным видом человека, который тщетно пытается сложить в уме несколько огромных сумм. Обменявшись приветствиями, они переместились по сухой траве в сторону Давенанта и вскоре оказались на достаточном расстоянии от толпы, медленно растекавшейся вокруг площадки для крикета или дрейфовавшей к директорскому кабинету.

— Итак, сэр, — начал Стэгг, — я обедал с начальником полиции. Он позвонил в Скотленд-Ярд, и завтра утром они пришлют своих людей. Не скрою, для меня это большое облегчение.

Фен покачал головой:

— К тому времени, когда они приедут, здесь уже нечего будет делать.

Суперинтендант пристально взглянул на профессора:

— Значит, та информация, о которой вы говорили…

— Сейчас я думаю не о ней. — Фен рассеянно огляделся по сторонам. — Давайте где-нибудь присядем и поговорим.

Неподалеку стояла лавочка, утонувшая в кустах лавра. Они сели на нее и закурили. Фен отмахнулся от осы, назойливо кружившейся у него перед носом.

— Короче, дело вот в чем, — сказал он. — Мотивом преступления послужила рукопись Шекспира и, вероятно, некоторые его письма.

Стэгг выглядел скорее озадаченным, чем удивленным.

— Рукопись, сэр? Она представляет какую-то ценность?

— Да, огромную. Полагаю, не менее миллиона долларов.

— Миллиона? — Стэгг усмехнулся. — Вы шутите, сэр?

— Нет, я говорю серьезно. А если добавить письма, сумма будет в два раза больше.

Суперинтендант, посмотрев в лицо Фену и не увидев в нем никаких намеков на розыгрыш, стал серьезным.

— Надеюсь, вы мне объясните, сэр. Я мало разбираюсь в подобных вопросах.

Фен сорвал лавровый лист и стал отрывать от жилок зеленую мякоть:

— Вкратце дело обстоит так. В мире существует четыре автографа Шекспира, причем во всех четырех случаях это просто подписи: три на завещании и одна — на свидетельском показании, данном в суде в одна тысяча шестьсот двенадцатом году.

Стэгг поерзал на скамейке:

— А как же его пьесы?

— Оригинальных рукописей нет, только печатные копии: ин-кварто, ин-фолио и так далее. Любой из этих экземпляров стоит десятки тысяч фунтов.

Суперинтендант кивнул:

— Понимаю, сэр. Значит, полная пьеса Шекспира, написанная его собственной рукой…

— Вот именно. Сама мысль об этом кажется невероятной. В Америке наверняка найдутся люди, которые выложат за нее миллион и более. И это еще не все. Дальше будет интереснее.

Стэгг уставился на кончик своей сигареты.

— Продолжайте, сэр.

— Пьеса, о которой идет речь, называется «Вознагражденные усилия любви».

— О, да, сэр. Помнится, я читал ее в школе. Про парней, которые собрались посвятить себя учебе, а их постоянно отвлекали какие-то девчонки. — Стэгг неодобрительно покачал головой. — И закончилось все как-то бестолково.

— Бестолково или нет, — возразил Фен, придерживавшийся, впрочем, примерно того же мнения, — но вы говорите про «Бесплодные усилия любви», а это совсем другая пьеса. Кстати, у вас на воротнике сидит паук.

— Паук к деньгам, — заметил Стэгг, осторожно перенеся его на листочек. — Хотя, если верить вашим словам, ему следует ползать по кому-то другому. Так что там насчет пьесы?

— Никто ее не видел и не читал с одна тысяча пятьсот девяносто восьмого года, когда Шекспиру было тридцать четыре.

Стэгг с сомнением сдвинул брови:

— Но пьеса Шекспира не могла исчезнуть просто так.

Фен прицелился пеплом сигареты в паука, который мирно сидел на травинке, размышляя о своих проблемах.

— Почему же нет? — возразил он. — Многие пьесы Елизаветинской эпохи исчезли без следа, например «Собачий остров» Джонсона и Нэша. Пожалуй, мы вообще бы не знали про «Вознагражденные усилия любви», если бы не одно обстоятельство.

— Какое же?

— В одна тысяча пятьсот девяносто восьмом году ученый Фрэнсис Мирес опубликовал книгу под названием «Сокровищница ума», одна из глав которой называется «Сравнительное описание наших английских поэтов по отношению к греческим, латинским и французским». В этой главе автор говорит о Шекспире, которого боготворил, и приводит список его пьес. Возможно, он не полный, но в данном случае это неважно: «Из комедий он написал „Два веронца”, „Комедию ошибок”, „Бесплодные усилия любви”, „Вознагражденные усилия любви”, „Сон в летнюю ночь” и „Венецианский купец”». Как видите, наша пьеса здесь есть. Тот факт, что в списке не упоминается «Много шума из ничего», написанная до одна тысяча девяносто восьмого года, заставил критиков предположить, что «Много шума» — просто другое название «Вознагражденных усилий любви». Но это всего лишь догадки. Правды никто не знает.

— Боже мой, — пробормотал Стэгг, удивленный такими тонкостями шекспироведческой науки. — Вот уж не думал, что все так сложно. — Он покачал головой. — В любом случае, сэр, факт, что эта пьеса новая, — в смысле, что никто ее не читал, — увеличивает стоимость находки, правда?

— Безусловно. И потом, не забывайте про письма, если они, конечно, еще существуют. Не считая нескольких литературных посвящений, нам неизвестно ни одного письма Шекспира, напечатанного или написанного от руки. Вы понимаете, что это значит?