Настроения не было и в кафе. Я попытал счастья в парикмахерской, она всегда служила для меня местом, где можно было сбросить мех старых забот.

– Что будем сегодня делать? – спросил меня Вова, так звали мастера.

– Классику.

– Не будем ничего придумывать? Материал-то есть, – потрепал мои кудри на затылке мастер.

– Не будем.

– Уверен? А то могу что-нибудь сотворить.

– Ну давай, если есть настроение.

– Ты же знаешь, я без настроения на работу не хожу.

– Счастливый.

– Тогда мужская классическая стрижка, – повесил на зеркало свою улыбку мастер и получив ответ в моих глазах продолжил: – Мужские стрижки – это кайф.

– А женские?

– Ты же знаешь женщин: ломаться, гнуть, сушить. А выпрямлять чего стоит, когда в головах у них такие завихрения.

– Чего стоит выпрямлять?

– Ты про прейскурант?

– А ты про женщин или их волосы?

– Это одно и то же.

Потом мы замолчали. Слышно было только ножницы, которые буквально танцевали в руках парикмахера. Я молча наблюдал, как меняется рама к моему портрету. Где-то сзади по телевизору шла комедия:

– У меня к нему нет сильных чувств.

– Как же ты с ним живёшь?

– Собираю малые, обычно на одну жарёху хватает.

При слове «жарёха», рассмеялся. «Свежо». Только вчера снова начало меня алисить. Вова улыбнулся мне в ответ. Улыбаться он умел, не то, что я, со своей многовековой сдержанностью. Иногда мне казалось, что хмурость нашего климата зависела напрямую от серости лиц. Будто услышав меня, Вова включил фен, чтобы придать ветрености моей голове.

Я ещё раз представил себя зеркалу, понравился, рассчитался и вышел. Трафик был плотным, течение бурным. Но несмотря на это я пошёл вброд, перебегая дорогу без перехода, сигналя руками машинам, чтобы те пропустили. Утопая по пояс в горячем асфальте жары, я смотрел на железные морды, обращаясь именно к ним, а не к руководителям. Наконец, проспект был взят, почти взят, передо мной затормозил джип:

– Сука, куда ты лезешь?

– Сам ты сука, – огрызнулся я.

Из машины выскочил детина и бросился на меня.

– Ты кого сукой обозвал? – видимо, его настроение было ещё хуже моего.

Я уже давно не дрался ни с кем, даже очень давно. А у мужика будто четыре руки – сунул мне несколько раз в лицо, кулаки острые, как кинжалы, пара из них вспорола живот. Тело моё скрючилось от боли, он положил мне руку на спину и нагнулся:

– Ну, что живой?

В этот момент изловчившись я со всей дури врастил промеж его ног третью:

– Живой, – ответил ему и, не дожидаясь других вопросов, пошёл дальше.

По дороге достал платок, подтёр окровавленную губу, поправил немного лицо. Зашёл, как и планировал, в супермаркет. Увидев на моём лице такой натуральный грим, одни сторонились, другие норовили взглянуть ещё. Я побродил по рядам виноградника. Судя по обилию вина, год был урожайным. Сорвал стеклянную гроздь красного из Аргентины прошлого года, сломал ветку маринованных оливок и достигнув кассы, стал выкладывать на ленту трофеи. Кассы играли свою скучную мелодию Кэш в одной тональности. Соло на одной клавише. В этот момент кассир пробивал чью-то банку абрикосового джема. «Да, верно. Душа требует джем-сейшена». Если бы каждую кассу настроить на свою ноту, то могла бы получиться неплохая мелодия, а может быть, даже новое направление джаз-хаос-кэш.

– А что у вас с лицом, Максим Соломонович? – выразила Катя своё сочувствие.

– Не выспался, – отплёвывался я безразличием к этому миру, сидя в кресле. На самом деле я поправлял во рту языком оторвавшийся кусок щеки. Лоскут был нежный скользкий и солёный. Весь в меня.

– Кофе будете?

– Лучше водки. У нас есть водка?

– Нет, есть коньяк.

– Плохо. А ты будешь?

«Зачем было брать вино?» – осознал я, что бродил по супермаркету в полном нокауте.

– Я на работе не пью.

– А где ты здесь видела работу?

* * *

– Какая холодная, – обняло меня её клетчатое пальто.

– Засунь меня в микроволновку своих чувств.

– Как ты не мёрзнешь в колготках в такой дубак? – посмотрел я на её ноги.

– Мои ноги греются взглядами.

– Влияние моды. Женщина могла бы быть сама по себе прекрасна, но всегда всё испортит мода.

– Ладно, философ, пошли быстрее. Ты меня в кино не водишь, поведу я.

– Какую я тебе подкинул работёнку, можно бесплатно в кино ходить.

Народу у кинотеатра собралось много, все ждали звезду французского небосвода, журналисты курили, фотографы уже разминались, щёлкая затворами, сверкая вспышками, несмотря на то что света здесь было достаточно, и он при параде, как положено в день премьеры. Алиса вела меня в свет. Наконец мы вошли в него. Поздоровавшись с кем-то уже на ходу, Алиса сразу же протащила меня к входу в зал. Она стройна, весела и игрива, словно парус, под которым я тоже чувствую себя молодым и беспечным.

– Вот, – нацепила Алиса на мою шею свой фотоаппарат, а на свою повесила аккредитацию. – Если что, скажем, что ты мой фотограф.

Но говорить не пришлось, Алиса поздоровалась с билетёрами, которые стояли утомлённые постоянным поиском фамилий в списках приглашённых гостей, и прошла сквозь контроль, привязанный своей рукой к её, я поспешил за ней.

Мы сели в первом ряду. Скоро фотографы нас догнали и начали трещать на своём, на языке «Кэнона» и «Никона» совсем рядом, появился знаменитый, но очень скромный гость. Он выскочил словно юноша на сцену, за ним медленно – свита, поднял нос загрустившему микрофону. Алиса сделала несколько фото и стала мне переводить с французского, опережая официального переводчика. Режиссёр надеялся, что зрители его простят за очередную хулиганскую выходку, в которой он раскрывает тему дома и семьи, таящую множество своих скелетов в шкафу.

Фильм начался, его музыка сразу же окунула нас в эпоху французского романтизма. Я давно уже не сидел в первом ряду, разве что в детстве, когда мы выбирали фильм пострашнее, чтобы проклятый адреналин вырабатывался в нужном количестве. Чаще всего это был «Вий».

– В детстве ходили на «Вий» и садились на первом ряду, поближе к летающему гробу, когда вурдалаки, казалось, забирались к тебе в душу.

– Страшно было? – спросила меня Алиса и поцеловала в щёку.

– Да, сколько бы ни ходил.

– Не бойся, здесь страшно не будет. Здесь есть я.

– Не только, ещё бутылка сухого и сыр, – открыл я свою сумку под ногами и вынул оттуда бутылку вина, открутив крышку, протянул Алисе. Она сделала пару глотков, потом вернула мне. Я положил ей в губы ломтик сыра и тоже примкнул к стеклу. Горячая река южно-африканского совиньона создавала новые вены в моём организме. Вино было прохладное, однако грело.