— Сержант, давай в охранение, а то сидим тут, как не знаю кто. Лида, это чьи дети? Ваши?

От подобного предположения комсомолка возмущенно вскинулась, но, видимо, осознав, что сейчас не время и не место для кокетства, ответила:

— Это тети Марьяны сыновья, они в гости к нам часто приходят.

— А кто такая тетя Марьяна? Где живет?

— В том конце деревни…

Уф, одной заботой меньше. Как представил, что придется тащить в лес детей, так чуть не расплакался. Ну, куда бы мы их дели?

— Лида, вам придется тоже перебраться к тетке Марьяне.

— Нет, я с вами к партизанам пойду. Я за ранеными ухаживать могу. И нормы БГТО я в нашей группе лучше всех сдала.

— Все это хорошо, но вам придется остаться! Это не обсуждается!

Комсомолка всхлипнула. «Вот только женской истерики нам не хватало!»

— Лида, у меня к вам задание как к комсомолке и сознательной советской девушке… — добавил я в голос «значительности».

— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант! — О, совсем другое дело! Вон, как глаза вспыхнули!

— Вы сейчас отведете мальчишек к матери, а потом вернетесь сюда, и мы подробно обговорим ваше задание. Вам понятно? — кивок в ответ. — Так выполняйте, товарищ комсомолка!

Проводив взглядом девушку, уводившую ребятишек, я повернулся к танкисту:

— Как зовут-то тебя, лейтенант?

— Федор Скороспелый.

— На чем катался и в какой части воевал?

— Я из разведбата шестьдесят четвертой стрелковой. Взводом командовал. Мы западнее Козеково контратаковали, там меня и ранило.

— Это на поле севернее шоссе?

— Да, там. А вы откуда знаете?

— Видели мы ваши танки. А ранило тебя как?

— Я к прицелу наклонился, потом удар, и очнулся я только здесь, в деревне.

— Ты ведь на «тридцатьчетверке» ездил, лейтенант?

— Да. А как вы узнали?

— Похоже, это тебя через броню так приложило. Значит — прямое попадание в башню. Если бы ты на БТ или «двадцать шестом» был, то сгорел бы, контуженый-то. А скажи мне, лейтенант, почему вы не стреляли? И откуда в разведбате «Т-34» взялся?

Он вскинулся, но затем сник:

— А вы откуда про это знаете, товарищ старший лейтенант?

— Мы снаряды ваши из танка вытаскивали. Бэка у вас почти полный остался.

— «Тридцатьчетверку» нам на замену передали, мне, как командиру-отличнику, и поручили на ней воевать. А у нас после пятого выстрела накатник сломался, вот и не стреляли… А танк совсем новый был, только с эшелона сгрузили… Ну, мы и вперед выскочили — бэтэшки прикрывать от противотанкистов… Кто же знал, что у немцев две батареи уже в лесу стоят, прямо нам во фланг нацелившись? А вы, выходит, там были?

— Три дня назад.

— Больше никого не встретили?

— До того поля отсюда по прямой — километров пять будет, если не больше. Ушли ваши на восток, если и выжил кто. Хотя что это я, выжил — это точно! Тебя сюда ведь кто-то доволок.

— Товарищ старший лейтенант, а фронт где сейчас?

— Не хотел тебя расстраивать, но придется. Далеко фронт — под Оршей и Витебском. Так-то…

«Ну вот кто меня за язык тянет, а?» — в который раз подумал я, заметив, что эти новости совершенно не обрадовали танкиста.

— А вы из партизан, товарищ старший лейтенант, или к фронту пробиваетесь? — спросил меня танкист.

«А ничего себе выдержка у парня!» — отметил я про себя, а вслух сказал:

— Партизаним помаленьку.

— А мне с вами можно?

— Тебе бы отлежаться, лейтенант, но сейчас у нас другого выхода нет, так что собирайся.

За окном послышался звук приближающегося мотоцикла, и через минуту под окнами Люк припарковал моего стального коня. Я помог встать танкисту, а затем встал и сам. Нога болела, но уже не так сильно, и ходить, сильно прихрамывая, я мог. Сорвав с руки полицая повязку и подобрав обрез, я сунул повязку в карман, а обрез протянул Скороспелому:

— Держи. Какое-никакое, а оружие.

После чего, поддерживая друг друга, мы вышли на улицу.

Зельц как раз заканчивал грузить двустволки полицаев в коляску «моего» мотоцикла.

— Леш, погоди. В коляску лейтенанта посадим, а ружья он в руках повезет. Ты документы у гадов забрал?

— Да. Вот еще что у них в карманах нашел. — И он протянул мне картуз одного из полицаев.

Советские деньги, золотые украшения, авторучка и двое часов…

— А ты что думал, они немцам просто так, из идейности служить пошли? Шваль, она — везде шваль. Не удивлюсь, если они из твоего подотчетного контингента. Может, и наколки есть…

— Я могу посмотреть.

— Вот еще, время на них тратить!

— Эй, старшой, похоже, это — по твою душу… — окликнул меня Люк, показав рукой в дальний конец улицы.

«Черт, не успели!» — подумал я, увидев бегущую к нам Лиду.

Люк вопросительно посмотрел на меня.

— Ну, чего ты смотришь? Не в лес же ее с собой брать? Сейчас что-нибудь придумаю, — пояснил я боевому товарищу. — Да, кстати, а рацию ты включил?

Саня кивнул.

— Ну, и прекрасно. Ждите нас у моста, там холмик рядом есть, помнишь?

Еще один кивок, и мотоцикл сорвался с места…

«Меньше народу — больше кислороду!» — думал я, глядя вслед удаляющимся товарищам.

— Товарищ командииир! — закричала девушка, когда до нас было метров двадцать. — Подождите меня!

«Тьфу, дура… Еще бы по званию обратилась… Деревенские — они не глухие ни разу. И не немые».

Я замахал руками, показывая ей, что неплохо бы помолчать. Видимо, моя жестикуляция была весьма выразительна, так как комсомолка замолчала, только припустила быстрее. Ну, точно — с ГТО у нее все в порядке. Впрочем, как и с фигурой… «Отставить плотское!» — скомандовал я сам себе и нацепил на лицо «постное» выражение.

— Тха… тха… тхаварищ командир, а как же я? — спросила, запыхавшись, Лида, когда подбежала к нам.

— А у вас, Лидия, будет свое задание, особое. Вы только мне на вопрос один ответьте: вас в деревне хорошо знают?

— Да. Моя мама здесь родилась и выросла. Она — дядьки Остапа сестра младшая.

— А где сейчас ваша мать?

— Она в Минске осталась, я собиралась в начале августа домой возвращаться, а тут война. Так что про то, где мама сейчас, я ничего не знаю.

— Как считаете, сельчане вас немцам не выдадут, если вы пока в деревне останетесь?

— Нет, что вы! Как вы только такое о них подумать могли?