Густав, увидев это, поспешил выполнить уговор и разжал хватку, выпуская Гекса. Он даже успел слегка подтолкнуть его в спину, чтобы пират отлип от него и сделал шаг вперед, как вдруг понял, что что-то не так.

Примерно сантиметрах в двадцати от пола выброшенные третьим пиратом пистолеты вдруг подпрыгнули назад, словно были намагничены и встретились с полем отрицательного заряда. Миша молча присел, перехватил их и направил на Густава.

— Черт! Они на резинках! — услышал странник крик бегуна, но было уже поздно.

Краем глаза он успел увидеть, как Бородин перемахнул через стойку, схватил солнечный генератор и наотмашь ударил им Агния по лицу. Красная кровь из носа выплеснулась на бордовую дверь. Хозяин еще скользил по ней безвольной массой своего тела, а странник уже целился в Мишу.

Чтобы все обошлось, ему требовалось одно — чтобы пират не стрелял в ноги или живот, а целился повыше, наверняка. Для этого ему необходимо было поднять пистолеты на должный уровень, а все это занимало какой-то промежуток времени, в который следовало бы протиснуться, как в узкую и душную кроличью нору, чтобы не умереть.

Сначала Густав крикнул:

— Главный!

И бегун, слава богу, его услышал.

Затем он нажал на курок, и пуля, пролетев мимо уха Гекса, вжавшего голову в плечи, прошла прямо в правый глаз пирата, как палец в вишневое желе.

Широкий клинок бегуна просвистел в воздухе и пробил плечо Бородина, пригвоздив его к деревянному панно, на котором были изображены три медведя в зеленом, выцветшем от времени лесу.

Пуля Густава разнесла лицо и часть головы Миши до того, как тот успел выстрелить. Его отнесло назад, и он ударился головой о ступеньку, расколов, как гнилое яблоко, то, что осталось сидеть на шее.

Лаура, обхватив голову руками, каталась по полу, брыкалась и несла что-то несусветное, переходя на истерический ультравизг.

Агний, с разбитым носом, из которого обильно текла кровь, бессмысленно смотрел белками заведенных вверх глаз прямо перед собой и не шевелился.

Бородин выл от боли, стараясь вытащить нож из дельтовидной мышцы, но любое движение приносило ему очередную порцию страданий, окатывавших все его тело резкими вспышками боли, как от ударов ледяного хлыста.

Мозги Миши растекались по коричневым полированным ступеням.

Густав с размаху ударил ногой в подколенный сгиб Гекса, и тот упал, вскинув руки, рядом с девушкой. Странник быстро подскочил к нему и поставил колено на его спину, фиксируя пирата как можно тщательнее.

— Вот и все, — сказал Густав.

Где-то по-животному застонала Татьяна, жена Агния. Она тщетно билась в запертую дверь, причитая и разбивая о металлическую поверхность кулаки.

Странник направил пистолет на Бородина и устало прошептал:

— Не надо лишних движений, мотылек. Мы пришли к консенсусу.

— Успокойся. — Густав силой заставил Лауру отвернуться от покрытого простыней бесформенного куля на лестнице. Они решили похоронить убитого пирата позже, когда все хотя бы отчасти придет в норму.

Странник подал девушке стакан с водой и погладил по гладким ухоженным волосам. Судя по всему, жилось ей здесь неплохо. Странник отлично помнил волосы своей матери, которые большую часть времени были грязными и жесткими на ощупь. И это при том, что семья странника могла бы считаться вполне успешной и обеспеченной, если бы в новом мире существовали подобные критерии.

— Мой папа, — прошептала Лаура.

Агний лежал на полу, Татьяна подложила ему под голову кусок одеяла. Он уже пришел в себя, но, с его слов, тело едва слушалось, а в руки и ноги налили свинца вперемешку с золотом. «Да у тебя золотые руки», — пошутил бегун.

— С ним все в порядке, — сказал странник девушке. — Мне кажется, ты не должна переживать за него. Совсем не должна.

— Он мой отец, — ответила Лаура, пожав плечами.

— Отцы разные бывают. Как и родители. Мне вот, например, не повезло с отцом, но повезло с матерью, а тебе не подфартило с обоими.

Татьяна бросила злой взгляд на странника и начала с усердием промокать лоб Агния тряпкой, смоченной в холодной воде. Густав усмехнулся:

— Вижу, что в вашей, так сказать, семье не приняты разговоры о выбранной профессии?

— Выживаем как можем, — отрывисто бросила Татьяна.

— Выживаете, значит. — Странник в знак понимания поджал губы. — А жить не пробовали?

— Не приходилось!

— Всегда есть шанс начать все с начала.

— Рассуждай на дороге, странник-одиночка, а нас не трогай!

В Татьяне явно проснулись материнские инстинкты. Он чувствовал, как наэлектризовался воздух между ними. Но где была ее злость, когда ее дочку трахал Бородин? Пожалуй, что глубоко, слишком глубоко внутри.

А вот душевная рана, задетая странником, дала о себе знать сразу же. Жена хозяина гостиницы нападала на Густава, желая, чтобы он поскорее заткнулся и не проговаривал вслух то, что иногда не дает ей спать по ночам.

Но странник и не думал затыкаться.

— Где же твоя сестра, Лаура?

— Я сказала ей, чтобы ушла к себе, — ответила за нее Татьяна.

— А ты? — спросил Густав у девушки.

— А я решила тут остаться. Мне интересно. — Озорной взгляд с проблеском усмешки, родившийся из ниоткуда секунду назад, остановился на Густаве. Затем девушка накрутила локон на палец и тихо произнесла: — Ты мне понравился, странник. Ты ведь останешься на ночь?

— Лаура! — Татьяна вскочила на ноги и бросилась к дочери, занеся над ней кулак с зажатой тряпкой, с которой брызгами летела вода. — Как ты можешь говорить при мне такие вещи!!!

Густав ловко перехватил женщину за предплечье и не позволил ей ударить дочь.

— Что такого она сказала? — спросил он.

— Не трогай меня!

Татьяна оттолкнула странника и боком, словно выбежавшая на яркий свет крыса, озираясь то на мужа, то на дочь, отошла к стене, судорожно сжимая тряпку.

— Я смекаю, Густав, что это у них запретная тема. Опасность, опасность, берегись, ага, — подал голос бегун. Он сидел за столом, положив ноги на стул, и поигрывал ножом, стараясь удержать его вертикально, острием вниз, на ногте большого пальца.

— Да неужели? — Странник обернулся к бегуну. — Живут под одной крышей, видят друг друга каждый день и имеют запретные темы? Знаешь, это как если бы я рос, а мой отец колол бы мне синтетический наркотик для бодрости духа и чтобы я крепко спал по ночам, а то ведь — вот ужас! — порой я вскакивал в детстве от кошмаров и будил своих родителей. Не давал им отдохнуть. Что бы сделала моя мать? Отвернулась бы, но при слове «шприц» или «наркотик» рвала бы на себе платье и метала молнии?