– Да, это верно, – подтвердил Сеславин. – Я имел личную возможность в этом убедиться. А что произошло с Францем? Он сильно проигрался?

– Дело не только в проигрыше, – начал рассказывать доктор Шлезель. – Франц проиграл довольно много, но в течение игры ему показалось, что один из игроков бесчестно плутует. Он был тоже бывший офицер наполеоновской армии, кавалерист в прошлом… по происхождению итальянец… Даже какой-то маркиз…

– Гм… небольшой город в Богемии… бывший офицер… Итальянец, маркиз… Как его имя, не припомните, герр Шлезель?

– Как же! Его звали Монти.

– Сильвио Монти?

– Да, да, совершенно верно. Вы его знаете?

– Мне приходилось сталкиваться с ним в Риме. Но продолжайте.

– Франц убедился в своем подозрении и обвинил Монти в шулерстве. Ну, разумеется, прохвост отрицал обвинения в нечестной игре, причем вел себя очень нагло. Он оскорбил Франца, и сын, конечно, потребовал сатисфакции. Часть игравших были итальянцы, они поддерживали Монти. Остальные считали правым Франца.

– И дальше?

– Они пошли куда-то на пустырь. Франц промахнулся, а Монти прострелил ему грудь. Франца отправили в лазарет.

– Не посчастливилось вашему сыну. Но впоследствии я тоже стрелялся с Монти и всадил ему пулю в ляжку. А он задел мне слегка левое ухо. Так что сын ваш, доктор, до некоторой степени отомщен.

– Франц был при смерти. Очень повезло, что у них в лазарете оказался опытный хирург доктор Эбертс. Он сумел вынуть пулю и остановить кровь. Потом Франц долго болел. Я приехал и ухаживал за ним. Делал перевязки, изыскивал новейшие лекарства, какие-то чудодейственные бальзамы, которые стоили бешеных денег, но мало помогали. Слава Богу, сын всё-таки стал поправляться. Через три месяца он встал с постели. Однако при дальнейшем обследовании установили: продолжать военную службу нельзя. С тех пор Франц стал изучать право, чтобы поступить в контору к нотариусу.

На этом беседа Сеславина с доктором закончилась. И ему почему-то захотелось отправиться в Италию, чтобы найти там шулера Монти. Однако перед тем, как снова навестить этот древний восхитительный сапожок, протянувшийся между Адриатическим и Тирренским морями, Сеславин съездил в Вену.

Довольно долго гулял среди липовых аллей и цветников Ринга – Садового кольца австрийской столицы; любовался центральным готическим собором Святого Стефана, смотрел на великолепие Хофбурга – фамильного дворца Габсбургов. Наняв прогулочное ландо, влекомое двумя усталыми лошадьми с хмурым возницей, съездил к Шёнбрунну, загородной резиденции императора. И наконец побывал в Венской опере, изящном здании в стиле венского рококо, с алым бархатом и позолотой изысканного зала, где прослушал оперу Моцарта «Cosi fontutta» («Так поступают женщины»), исполнявшуюся на итальянском языке. Опера не произвела на него особого впечатления. Вообще роскошь дворцов самых именитых и богатых вельмож Вены не многим превосходила центральный квартал Санкт-Петербурга, разве что всё здесь было чище, скрупулезней, отлаженней. Скромные дома, в которых жили великие композиторы Гайдн, Моцарт и Бетховен, его не заинтересовали. Зато он спрашивал, где дворец австрийского полководца принца Евгения Савойского, полтора столетия назад разгромившего турок и спасшего Вену от их вторжения. Дунай, по которому плыли барки, парусные яхты, весельные лодки и небольшие корабли, был приветлив со своими кудрявыми берегами и пестрыми пристанями, где играли оркестры, разносили пиво и игристое вино пассажирам прогулочных судов. Словом, голубой Дунай был хорош, но в глазах Сеславина проигрывал необъятно-ветренному простору Невы с Петропавловским равелином, ангелом на пронзающей бледную голубизну игле Адмиралтейства, с караванами грузовых барок, лодок и катеров, но особенно с построением грозных военных фрегатов под белоснежными горами парусов и блеском орудийных жерл.

Он возвратился в Баден-Баден, где в это время как раз собралось множество представителей венской знати. Гуляя по узким, гористым улочкам этого курортного городка, Сеславин с интересом рассматривал надменных мужчин в белых сюртуках и цилиндрах, напоминавших из-за этой одежды напыщенных от сознания своей значимости поваров. Встречались и генералы в белых мундирах и треуголках.

Женщины тоже по большей части были одеты в белые платья и широкополые шляпы, украшенные цветами, перьями и полупрозрачной вуалью. Среди них блистали драгоценностями немало молодых, красивых дам. Все они держали в изящных ручках белые зонтики с бахромой. Некоторые сидели в легких колясках, запряженных одной выхоленной лошадью. Лакеи, служанки и компаньонки аристократок шли рядом по булыжной мостовой. Слишком узкие улицы не вмещали кареты с гербами. Венская знать жила в прекрасных особняках с цветниками, розариями и аккуратно подстриженными кустами персидской сирени.

Проживание в обыкновенной гостинице обходилось Сеславину в копеечку – пора было уезжать из этого слишком дорогостоящего курортного рая.

Александр Никитич как-то разговаривал на улице с доктором Шлезелем. Он остановился, пропуская двух медленно прогуливающихся, немолодых, но весьма элегантных дам. Одна из них внезапно повернулась и в упор посмотрела на него. Доктор Шлезель, сняв шляпу, подобострастно склонил лысину перед неизвестной. Сеславин из вежливости тоже приподнял свой цилиндр.

– Вы русский? – спросила его по-французски дама и приблизила к глазам золотой лорнет. – Вы бывший военный?

– Да, мадам, – в недоумении ответил Сеславин, уже более внимательно вглядываясь в красивое лицо незнакомки, полуприкрытое вуалью и затененное полями шляпы.

– Где вы живете? – продолжала спрашивать она.

– В гостинице «Эдельвейс».

– Ваше имя Александр, не правда ли?

– Да, мадам, но…

– Перед вами господин Сеславин, ваше сиятельство, – торопливо представил бывшего генерала доктор Шлезель. – Он тоже мой пациент.

Вторая дама улыбалась, вопросительно посматривая на свою подругу или родственницу, и, по-видимому, удивляясь ее неожиданному, не совсем светскому поведению.

– Я пришлю к вам слугу, – почему-то отрывисто и довольно взволнованно предупредила Сеславина элегантная дама. Она пошла дальше рядом со своей напарницей и дважды оглянулась. Потом обе дамы вошли в калитку особняка с чугунной оградой, увитой плющем и вьющимися розами.

– Это графиня фон Гроттенберг, жена одного из камергеров императора, – торжественно произнес доктор. – Откуда она вас знает, мсье Сеславин?

– А не была ли графиня баронессой, прежде чем поменять фамилию? – ответил Сеславин вопросом на вопрос Шлезеля.

– Да, она прежде была вдовой барона фон Тизенбаха. Ее звали Амалия фон Тизенбах. А еще раньше фамилия баронессы звучала как Штрудек, ибо она по происхождению славянка из Моравии.

Ближе к вечеру в гостиницу явился лакей в бархатной ливрее. Лакей вручил Сеславину записку на розовой бумаге с золотыми краями. В ней значилось: «Любезный мосье Александр, приглашаю вас на завтрешний ужин в моем особняке не позже восьми часов вечера. Заранее благодарю Вас за согласие. Всегда помнящая Вас Амалия».