Вне ограды выстроились «бородинские» генералы и офицеры, еще находившиеся на службе. Они соединяли в себе прошлое и настоящее и потому смотрелись особняком, полностью не принадлежа ни молодым войскам, ни инвалидам, среди которых был и Сеславин.

Появился император. Проскакал мимо замерших войск, сопровождаемый повсеместно переливающимся от одних колонн до других криком «ура!». Потом стихло; медленно, торжественно и нестройно с хоругвями и большим крестом поттянулся к памятнику крестный ход: донеслось от Бородина церковное пение, дымками ладана попыхивали взмахи кадила. Отдельно от всех присутствующих стояла, ухватившись за стальные прутья ограды, пожилая монахиня в черном клобуке и смотрела скорбным, оберегаемым от всяческой радостности и торжества взглядом. Говорили, что это вдова погибшего при Бородине генерала Тучкова, тогда же постригшаяся в монахини и построившая на свои средства храм близ заветного ее поля, где двадцать семь лет назад остался ее любимый муж. К ней подъехал Николай I, спешился, произнес несколько сочувственных слов и добавил: «Но день славный!»

При виде бывших боевых товарищей, не имевших его заслуг и не знавших такой славы, но занявших после войны высокое положение в армии и при дворе, Сеславин ощутил нестерпимую обиду и болезненно уязвленное самолюбие. Не дождавшись окончания празднеств, он покинул Бородино и довольно демонстративно укатил в Тверскую губернию, в свое скромное имение.

Уже в 1850 году семидесятилетний генерал писал брату Николаю: «Тебе угодно знать о моем здоровье? Я скажу, я так здоров, что мог бы для пользы Отечества пуститься в море, в любую службу, но боясь противных ветров, которые постоянно дуют мне с севера». По-видимому, несмотря на своё прохладное отношение к поэзии вообще (тем более, к современной ему поэзии), он читал Пушкина и, может быть, в отрывках, из альманахов знал «Евгения Онегина». Иначе трудно объяснить его дважды употребляемое в письмах выражение о вредности для него «здешнего сурового климата» или вот «противные ветры дуют мне с севера»… Сравним пушкинское: «Там некогда гулял и я, но вреден север для меня». Вряд ли это лишь совпадение.

Итак, годы шли, Сеславин был по-прежнему свеж и здоров. Он придерживался воздержанного и уединенного образа жизни. У себя он принимал только предводителя ржевского дворянства, пожилого рассудительного человека, которого он очень уважал. За столом, продолжая приятную беседу, предводитель дворянства обратил внимание на молодую, полногрудую и румяную, красивую женщину в платье городского покроя, время от времени заходившую в столовую, чтобы проследить, как слуга подает кушанья к господскому столу. Она спрашивала учтиво нежным голосом: «Не нужно ли еще чего барину и его гостю?»

Предводитель дворянства не применул поинтересоваться, кто эта миловидная статная особа. «А это моя Любаша, – не без лукавства в голосе ответил Александр Никитич. – Она у меня домашним хозяйством заведует». Дело было, как говорится, обычное для того времени. Гость благожелательно улыбнулся: «И детишки небось есть у вас?» – «А как же, есть и дети, – добродушно рассмеялся Сеславин. – Куда их девать, когда Бог дает».

Официальная Россия забыла о нем. А герой освободительной Отечественной войны продолжал жить среди своей родины, где знал и любил все эти поля, леса, овраги, речку Сишку, проселочные дороги и бедные деревни, и небо – то хмурое и ненастное в зимние или осенние месяцы, то ярко-синее весной и дышащее зноем в июле, и ночью яркие звезды, бледную луну и золотой месяц… Снегопады, метели, дожди, грозы, ведро, капель в марте, морозы в крещенские ночи. Полевые работы, за которыми он рачительно наблюдал, заговения, посты, праздники, хотя в церкви бывал он не очень часто. И те праздники, которые он помнил, как победы, сражения, атаки, лихие кавалерийские рейды, яростные рубки и артиллерийские бомбардировки неприятельских колонн, укреплений и городов. Последние годы любил подолгу находиться у себя в кабинете, только приоткрывал дверь, чтобы взять у слуги трубку, набитую табаком, да опять шелестел бумагами, поскрипывал пером, заполняя листы строками воспоминаний. Здесь, в кабинете, и скончался в возрасте семидесяти восьми лет. За два года до своей кончины похоронил старшего брата Николая, последнего и единственного верного друга.

А самого героя-партизана, генерал-майора и бывшего командира гусарского Сумского полка упокоили на Николаевском погосте в Сишках. В 1873 году племянники поставили на его могиле памятник с выбитыми строчками из известного стихотворения Жуковского «Певец во стане русских воинов»:

После чего навестили родственники могилы родителей проставленного героя, где сказано на надгробии: «1798 года августа 27 дня Ржевского городничего Никиты Степановича сына Сеславина супруга Агапия Петровна представися к вечным обителям; жития ее было 43 года и погребена на сем месте (Ржев, кладбище при Богородицерождественской церкви)». Тут же рядом и супруг ее Никита Степанович. У них родилось пятеро сыновей и шесть дочерей.

Третьим их сыном был прославившийся Сеславин Александр.

Один из его племянников, посетивший могилу на Николаевском погосте, как и старшие Сеславины тоже офицер, конноартиллерист, сказал присутствующим родственникам:

– Александр Никитич боялся последние годы, что о нем скоро не станут вспоминать и о подвигах его никто из будущих поколений россиян не узнает. Он ошибался, конечно. Россия никогда его не забудет. Не должна забывать.