Коваленкова отбежала назад, к самой двери, ведущей в оружейную, вновь припала на одно колено, вскинула ППШ и по подземелью раскатисто загрохотало.

Громыко, скользя вдоль стены к оружейной, вдруг понял, что довольно давно слышит какие-то странные, жужжаще-взвизгивающие звуки, словно где-то неподалеку работает токарный или точильный станок.

– Он не останавливается! – в голосе Яны послышались истерические нотки.

– Не дрейфь! – ободрил ее Громыко, а у самого уже кошки скреблись во всех местах. Дело не просто пахло, а прямо-таки воняло керосином – Гуцул фактически был неуязвим. «Эх, дробовик бы сюда, помпуху с магазином на четырнадцать патронов! Развалить его на куски – и вся недолга…» – с тоской подумал майор, вгоняя в пистолет последнюю обойму.

ППШ замолчал – у Яны тоже кончились патроны. Закусив губу, вся белая, она немыслимо быстрым движением отстегнула пустой диск, выхватила из висевшего на плече рюкзачка запасной, щелкнула фиксатором…

– Ла-арец!! Ла-арец!! – выл Гуцул, размахивая руками уже в какой-нибудь паре метров от оперативников.

«Вот и все», – пронеслось в голове у Громыко. Он вскинул пистолет, прицелился в выкаченный левый глаз мертвеца – авось ослепнет…

– Не стрелять! – проскрипел голос Торлецкого. В коридор из оружейной выскочил Илья с громоздкой кривой железякой в руках.

– К стене! Прижмитесь, порублю! – заорал он, замахиваясь своим диковинным оружием.

Яна ойкнула, вжалась в угол возле двери, Громыко тоже прижался к холодным камням.

В-с-с-с… З-звэнг! По коридору прокатился звон металла. Гуцул взревел, но вместо правой руки у мертвеца остался лишь извергающий быстро голубеющую слизь обрубок. Отсеченная Ильей рука копошилась на полу, пытаясь ползти вперед, точно какая-то личинка или пресмыкающееся.

З-звэнг! З-звэнг! З-звэнг! З-звэнг! – в какие-то пять секунд Илья обтесал Гуцула, как дровосек – сучковатый ствол дерева.

З-з-звэнг!! – последним ударом он снес мертвецу голову, и она с глухим стуком покатилась по полу, оставляя на камнях брызги.

– Готов!.. – выдохнул Илья, швырнул на пол зазвеневший клинок и сел на корточки, привалившись спиной к стене.

На том месте, где еще совсем недавно грозно рычал и размахивал руками чудовищно сильный и невероятно живучий зомби, ныне громоздилась слабо шевелящаяся куча человеческих останков.

Яна отвернулась и всхлипнула. Ее острые плечики вздрагивали, а у ног хозяйки тихонько шипел раскаленным стволом тяжелый ППШ.

Громыко, которому временами казалось, что он повидал в этой жизни вообще ВСЕ, вдруг понял, что очень даже запросто может сейчас начать блевать. Чтобы отвлечься, он нагнулся, поднял с пола удивительное оружие и усмехнулся.

– Согласитесь, Николай Кузьмич, придумано славно, а? – Торлецкий положил руку на плечо майору, щелкнул ногтем по сразу запевшему лезвию. – Бердыш, он же перукарнийский нож, как называли это оружие наши предки. Оптимальная форма клинка, великолепное сочетание рубяще-режущих характеристик. Воин, вооруженный бердышем, мог противостоять трем-четырем бойцам с обычным вооружением. Кроме того, бердыш – незаменимое оружие против конника.

– Вы точили его, что ли, все это время? – перебил графа Громыко, внимательно разглядывая свежие неровные следы наждака на темном, местами ржавом металле.

– …Э? А, да-да, именно точили. Оружие старинное, затупилось без дела. И древко укоротили, в оригинале у него было почти два метра… В итоге получилось что-то похожее на Жиу-ван-дао – меч девяти колец, древнее китайское оружие. Ну, или на европейский фашильон, если угодно. Или на арабский шемшир…

Торлецкий под тяжелым взглядом Громыко умолк и потупился.

– Девять колец… Мать вашу! – неизвестно кого обматерил майор, осторожно и уважительно прислонил «перукарнийский нож» к стене и полез за сигаретами.

Илья встал, склонился над всхлипывающей Яной:

– Успокойся, пожалуйста… Все уже, все. Не плачь… Ну я прошу тебя!

– С чего ты взял, что я плачу?! – Коваленкова быстро обернулась, сердито посмотрела на Илью из-под челки.

– Ну, я не знаю… Показалось, – несколько оробел Илья.

– Креститься надо! – выпалила Яна, подобрала ППШ и, обойдя курящего Громыко, шагнула в оружейную.

Пережитый ужас все еще клокотал в майоре. Впервые в жизни он столкнулся с тем, что сила огнестрельного оружия, меткость и огневой натиск оказались бессильны, и это напугало его сильнее, чем сам факт оживления трупов и все остальные недавние события.

Громыко необходимо было на ком-нибудь разрядиться, и он решил дать волю чувствам:

– А этот где? Очкарик? Пока мы, значит, тут едва не кончились, он там где-то отсиживался, да? Обосрался, небось, уже?

– Перестаньте! – одернул майора Илья. – Если бы не Зава… не Вадим, неизвестно, чем бы все закончилось. Это ведь он придумал – про бердыш. А сейчас, между прочим, пулемет смазывает и заряжает, потому что там… – Илья кивнул в затянутый пылью конец коридора. – Еще и второй труп имеется!

– А ведь верно, Николай Кузьмич! – граф вновь коснулся плеча майора. – Не желаете совершить рекогносцировку? Что-то мне подсказывает, что наши злоключения далеко не закончились…

Громыко хмыкнул, подхватил укороченный бердыш, воинственно взмахнул им и кивнул:

– Желаю! Пошли…

Предчувствие не обмануло графа. Едва они, по очереди перешагнув через засыпанную каменной крошкой дверь, вошли в круглую комнату, как раздался змеиный шип, и ожившая Трифонова бросилась на них, словно пантера, сжимая в руках одноразовые скальпели из своего медицинского бокса.

В отличие от Гуцула, двигалась она намного уверенней. Торлецкий, шедший вторым, отшатнулся назад, в коридор, а майор, неумело отмахнувшись бердышом, чуть не упал, отлетев в сторону.

– А-а-а, сука! – взревел Громыко, вскочил и тут же с матами рухнул на пол – в левую ногу его точно вонзили раскаленный штырь.

– Что с вами, Николай Кузьмич?! – встревоженно крикнул из коридора Торлецкий.

– Нога! Я ногу сломал, мать ее греб-перегреб! Ожившая врачиха тем временем развернулась и бросилась на лежавшего Громыко, оскалив накрашенный рот.

«Вот теперь точно – пипец!» – подумал майор, выставив бердыш перед собой.

Легко уклонившись от встречи со смертоносным лезвием, Трифонова прыгнула на Громыко, и тот чудом успел откатиться в сторону, к самой стене. Ногу вновь прошила острая боль.

– А-а-а! Помогите! – потеряв остатки самообладания, Громыко уперся плечами в камни, а в голове уже проносились лица детишек, жены, родителей…

Придавив голову майора к полу, Трифонова победно зарычала, а затем неожиданно звонким голосом прокричала на все подземелье: