– Да. Задние ворота. Подземный ход будет открыт. Мы пройдем…

– Зачем он это сделает, как ты думаешь?

– Он считает, что ты царь, Иешуа. Он хочет служить тебе.

– А почему ты думаешь, что это не ловушка?

– Он предложил в залог свою семью. Жену и четверых детей. Они уже у нас.

– Вот как…

– Но идти надо сегодня или завтра.

– А иначе?

– Нас опередят. Могут сменить гарнизон. Могут… что-то еще. Не знаю.

– Понятно… Отдай ему жену и детей, Шимон. Скажи, что я благодарю его за порыв, но службы предательством мне не нужно. Дай сколько-нибудь денег. Не очень много, не очень мало. Может быть, он нам пригодится, но не сейчас… – Иешуа помолчал. – Я хочу, чтобы вы все поняли одно. Одно, но главное… Хотя нет, я забежал вперед. Вы все знаете, что я не стремился встать на этот путь, но почему-то встал. Не потому, что испугался смерти и сам пошел ей навстречу – так-де больше возможности уцелеть. Не только потому. Я вдруг понял, что да, я отвечаю за все. Именно я. Так распорядилась судьба, так пал жребий. Я встал на эту тропу и пошел по ней, и позвал вас. И вот теперь можно спросить себя: а куда мы шли и куда идем? Что наша цель и что наша победа? Скажи ты, Утес?

– Ты обидишься, если я скажу, – притворно потупился Утес.

– Не обижусь. Говори.

– Ты был такой забавный, почти смешной. Петушок, который хочет склевать гору. Я пошел, чтобы помочь тебе. Потому что без меня у тебя ничего бы не получилось… Я только потом понял… ну… Вон, Андреас – он страха не знает. А ты знаешь. И все равно ничего не боишься. Ты храбрее его. Вот… собственно…

– Так в чем будет наша победа?

– Если ты не отступишь. Все остальное – неважно.

– Так просто?

– Мир прост. Ты сам говорил.

– Неустрашимый?

– Тебе сказать, чего бы я хотел или чего я ожидаю?

– Можно и то и другое.

– Я бы хотел обойти всю землю и повсюду видеть развалины Рима. Чтобы в дикой траве валялись пустые бронзовые доспехи – как шелуха раков. Чтобы на рынках римских девок продавали на вес по цене рыбы…

– За что ты так не любишь Рим, Неустрашимый?

– Не знаю. Я даже не могу сказать, что я его не люблю. Мне у них многое нравится. Больше, чем мне хотелось бы. Но я просто хочу видеть Рим в развалинах… считай это причудой. Ты спросил – я ответил. А чего я ожидаю… Я думаю, мы все погибнем, царь. Хотя, может быть, не все в один день.

– Тогда что же наша победа, по-твоему?

– Чем бы она ни была, мы до нее не доживем. Стоит ли задумываться?.. Нет, царь. Я, кажется, понимаю, что ты хочешь спросить, и я даже, кажется, знаю, что я хочу ответить. Но для этого еще не придумано слов. Извини. Вон, может быть, рабби сумеет?

Бар-Толма покраснел – не знаю, то ли от смущения, то ли от сдерживаемой ярости. Он почему-то не любил, когда его в глаза называли «учителем».

– Нет, Иешуа, – сказал он, – я не догадываюсь, что имел в виду Неустрашимый… из меня плохой прорицатель. Я видел бы нашей победой искоренение лжеучений, которые процвели в Храме и вокруг него. Вот и все.

– Ты думаешь, этого достаточно?

– Если добавится что-то еще, я буду только рад. Но для меня – да, этого достаточно. Другое дело, что мало захватить Храм и зарезать Ханана…

– Я тебя понял, бар-Толма. А что ты скажешь, Яаков? – обернулся он к старшему бар-Забди.

– Сначала я скажу, в чем наше поражение, царь. У тебя не получится то, что ты задумывал изначально, – и это уже очевидно всем нам.

Кто-то кашлянул. После этих слов стало очень тихо.

– Мы вынуждены применяться к обстоятельствам и все время сворачивать в сторону – или обходя препятствие, или уничтожая опасность. И мы забыли, куда шли. Почти забыли. Мы сейчас дальше от цели, чем были в начале пути. Царство, которое в груди каждого из нас, царство, которое не зависит ни от Рима, ни от Храма, царство неощутимое, но могущественное… Где оно? Мы прошли мимо? Не там искали, не так строили? Или это был демон лжи, что обитает в пустыне? Мы пошли за демоном и скоро умрем от жажды? Я не знаю, да это и неважно. Спросим себя иначе: а можно ли еще что-то сделать? И я думаю, что что-то – можно. Но надо, во-первых, честно сказать себе, что пока что мы терпим поражение, а во-вторых, сесть и срочно набросать новый план действий, потому что старый съели мыши. И… еще…

– Что, друг мой?

– Сейчас… Мы должны четко определить, кто наши враги. Только тогда мы сможем понять, что будет нашей победой. Ибо наша победа – это всегда поражение врагов.

– Ты сказал что-то настолько мудрое, что я и не пойму толком…

– Я хочу сказать, что если врагов слишком много, то ни о какой победе мы говорить не можем. Да, мы буквально со всех сторон обложены теми, кто нам либо явный, либо возможный враг. Нам нужно для начала выбрать кого-то одного, а прочих попросить не вмешиваться, а то и заключить с ними союз. Причем выбрать среди врагов самого слабого…

– И кого ты видишь самым слабым?

– «Кровавый синедрион». Они кажутся сильными лишь потому, что все их противники разобщены. Если мы прямо и громко объявим себя их врагами, к нам примкнут многие. Есть множество разумных священников и левитов, которые возмущены попранием Закона, но просто не рискуют выступить против, потому что не напрасно опасаются мести. Перед римлянами мы можем выставить Ханана и его присных как опасных заговорщиков, которые покушаются на жизнь префекта, а то и самого императора. Асаи и ревнители, я думаю, озабочены тем, что Ханан принялся действовать их методами, а значит, подлежит укрощению… Я вижу, ты хмуришься, царь. Ты не хочешь лгать и изворачиваться. Но такова власть, таковы ее правила. Это не признак гнили, потому что, когда имеешь дело с толпами и городами, невозможно месяцами и годами доказывать свою правоту, а проще один раз солгать, спрямить, упростить, умолчать. Такова тяжесть венца…

– Я подумаю над твоими словами, Сын Грома. Теперь ты, Иоханан…

Но услышать, что скажет младший бар-Забди, нам не довелось. В зал ворвался запыхавшийся, как после долгого бега, двенадцатилетний сын хозяйки дома.

– Там! – закричал он, показывая рукой. – Там говорят… что Исправителя… что Ирод Антипа… убил Купалу! Что привезли голову!..

К тому времени отряд убийц давно миновал Иерушалайм – в город они, разумеется, не заезжали – и приближался к Галилее; просто слух о чудовищной смерти моего мужа распространился с запозданием и пришел из Самарии, где один из стражников, заболевший и отставший от отряда, проболтался родственнику.

Но это мы выяснили только на третий день. В первые часы мы были уверены, что несемся по горячему следу.

Слух, разошедшийся по всем городам и деревням, по всем дорогам и тропам, исказился весьма и уже не имел ценности. Болтали, что Иоханан не позволял Антипе развод с Вашти, что громогласно обличал его в прелюбодеянии с Иродиадой, бывшей женой Филиппа; смешно, кого бы это волновало? Что-де это коварная Иродиада вынудила Антипу казнить узника, соблазнив его своей двенадцатилетней дочерью… Все это байки, которые сами собой возникают на базарах и углах. Они скроены на один манер, и их легко распознать: байки эти бездарны и бессмысленны, как и те, кто их выдумывает и тем более слушает…