Мадам де Севинье изложила эту рекомендацию более прозаично и цинично: «Надобно, чтобы она была хорошей дойной коровой». Франсуаза прекрасно разбиралась в этих тонкостях, причем исповедовала чрезвычайно передовой для того времени подход к уходу за грудничками: например, она считала, что их не следует туго пеленать, а давать им полную свободу движений.

Если читатель думает, что, навесив ребенка на кормилицу, воспитатель или родители решали таким образом все проблемы и женщина безропотно денно и нощно возилась с младенцем, то вы глубоко ошибаетесь. О кормилице надлежало заботиться, обеспечивать ей хорошее питание, не нервировать ее и ни в коем случае не понуждать к выполнению каких-либо работ. Этим должны были заниматься иные служанки, подбор которых также был не прост. Напоминаем, что в ту пору по разным причинам среди детей в возрасте до семи лет в Европе умирал каждый второй ребенок. Так что, когда перед Атенаис встал вопрос о том, кто позаботится о втором младенце, который будет рожден ею от короля, ей пришлось хорошенько поломать голову. Напоминаем, что детей следовало прятать, поскольку разгневанный маркиз де Монтеспан, чьими детьми они являлись официально, мог в любой момент востребовать их, узнай он об их существовании. И тут Бонн де Пон, теперь маркиза д’Эдикур, посоветовала ей обратить внимание на вдову Скаррон, известную своей деликатностью и сдержанностью. Доподлинно неизвестно, какими благами соблазняла Атенаис свою собеседницу по блестящим диалогам. Возможно, ей было обещано щедрое вознаграждение, от которого было бы неразумно отказываться: вдова уже отлично испытала на себе, сколь ненадежная вещь есть королевская пенсия. К тому же в ту пору ее с Атенаис связывало нечто вроде прециозной дружбы. Надо сказать, что король с пренебрежением отнесся к выбору любовницы, насмешливо прозвав Мадам Скаррон «блестящим умом», ибо считал, что Франсуаза способна думать только о возвышенных материях.

Итак, был снят еще один дом, в котором вдобавок к первому ребенку, забранному из-под опеки мадемуазель Дезойе, поместили и новорожденного мальчика. Поскольку скрыть в Париже что-либо от любопытных глаз и ушей было трудно, приходилось часто переезжать, при каждом переезде перевозили всю мебель, в которую тогда входили гобелены для завешивания голых стен комнат – они считались частью мебели. Чтобы не посвящать в это сложное хозяйство лишних посторонних, Мадам Скаррон приходилось лично взбираться на лестницу и развешивать гобелены. Франсуаза даже похудела и прибегала к кровопусканиям, чтобы не покраснеть при нескромном вопросе, где же она пропадает целыми днями. Тогда вдова еще умудрялась по вечерам навещать салоны светского общества, где ее присутствие чрезвычайно ценили. Безвыходно находившиеся в помещении дети часто болели, их мучил рахит – от его последствий мальчик, будущий герцог Мэнский, даже после усиленного лечения начал ходить только в возрасте шести лет, у графа де Вексена было искривление позвоночника. Король, будучи чрезвычайно чадолюбив, иногда инкогнито навещал их. Как-то он спросил у одной из горничных:

– Чьи это дети?

– Уж точно той дамы, что живет с нами, ежели судить по тому, как она места себе не находит, когда с ними приключается хоть какая-то малость.

– А кто, по-вашему, отец?

– Как знать, или какой-то герцог, или председатель парламента.

Мадам Скаррон окончательно пришлось удалиться от света в 1672 году, когда в феврале умер старший ребенок. Она сама явилась во дворец Сен-Жермен, чтобы известить родителей о кончине малыша, и, не выдержав переживаний, разразилась горькими рыданиями. В противоположность ей мать, маркиза де Монтеспан, не проронила ни слезинки, проявив полнейшее равнодушие. Король, у которого в это время умирала законная пятилетняя дочь[64], был поражен тем, насколько близко к сердцу приняла Мадам Скаррон смерть своего воспитанника. Такого выплеска материнских эмоций он не видел даже у чувствительной Луизы де Лавальер. В мемуарах Мадам де Кейлюс[65] сохранились произнесенные им слова:

– Она умеет сильно любить, стало бы наслаждением быть любимым ею.

В конце июня Мадам де Монтеспан родила третьего младенца, на сей раз мальчика. Король принял решение о найме дома в предместье Вожирар, где Франсуаза должна была теперь неотлучно проживать вместе с детьми и прислугой. Если детьми Луизы де Лавальер занимался финансист Кольбер, то содержание отпрысков Атенаис возложили на военного министра, маркиза де Лувуа. Надо сказать, Кольбер ревновал к Лувуа и пытался распознать, где прячут новых детей и кто их воспитывает, но Мадам Скаррон удавалось до поры до времени ловко водить министра за нос. Однажды какой-то шпион ухитрился проникнуть в дом, но сообразительная вдова догадалась закамуфлировать младенца под сверток грязного белья, который служанка спрятала в складках юбки. Парижский свет ломал голову над причиной исчезновения прекрасной вдовы, но она в редких письмах знакомым настолько расплывчато говорила об этом, что ее загадочное отсутствие еще довольно долго будоражило умы друзей, пока его за новизной не вытеснили иные светские сплетни на злобу дня.

Мадам Скаррон настолько умело организовала свое предприятие, что даже служанки представления не имели, на чьих детей они работают. Атенаис чрезвычайно редко навещала их, она была увлечена открывшимися перед ней возможностями безграничной траты денег, цинично заявляя, что при дворе надо прибирать к рукам все, что можно, одно так и плывет само собой в руки вслед за другим; в короле же укрепилось чувство привязанности к этим детям, чего нельзя было сказать о потомстве от Луизы де Лавальер. Людовик оценил ту приверженность, которую проявляла воспитательница детей к своей нелегкой работе, и решил повысить ей вознаграждение. Он просто вычеркнул в списке пенсионеров двора после цифр 2000 слово «ливров» и заменил его на слово «экю». Это означало повышение суммы в три раза.

Покров тайны с занятий Мадам Скаррон несколько приоткрылся в мае 1773 года, когда юристы уже в полную силу трудились над узаконением королевских детей. В мае король отправился на военную кампанию, и Атенаис на девятом месяце беременности последовала за ним, но не в свите королевы. Мадам Скаррон было велено сопровождать фаворитку, дабы оказывать ей помощь при родах и заботиться о новорожденном. Напоминаем, им стала девочка, родившаяся под городом Турне. После узаконения старших мальчиков в самом начале 1674 года воспитательницу детей вместе со своими подопечными поселили при дворе в покоях фаворитки.