Вошедший перед ним в угловой кабинет судьи Клейборна Ирвин Гласснер повернулся к координатору и холодно отпарировал:

— Решение курии было принято задолго до поездки в Лурд. Наивно было другое — думать, будто письменный отказ Джимми от имущественных притязаний станет очком в его пользу: дело не в наследстве, для церкви это вопрос принципа. Прочтите!

Поджав губы, судья протянул Купперману ордонанс за подписью кардинала Никелино, главы Конгрегации по вопросам канонизации святых, отсканированный и присланный из Рима епископом Гивенсом:

«Рассмотрение прилагаемого досье не представляется возможным, как в научном плане, так и с точки зрения канона. Поскольку пробы крови, якобы взятые со Святой плащаницы 21 апреля 1988 года, изымались без официального разрешения и надлежащего контроля, комиссия не считает целесообразным рассматривать какие бы то ни было результаты опытов с образцами, подлинность и происхождение которых не могут быть гарантированы. Таким образом, любое упоминание вышеуказанных опытов, равно как и публичные высказывания самозванцев, на них ссылающихся, приравниваются к ереси и будут караться отлучением от церкви как означенных самозванцев, так и их пособников и лиц, введенных ими в заблуждение.

Кроме того, учитывая, что США наравне с Ватиканом всегда были в числе самых ревностных сторонников полного и безоговорочного запрета клонирования человека, Святой Престол не сомневается, что они негласно и решительно осудят попытку генетической манипуляции, являющейся посягательством на неприкосновенную жизнь эмбриона какого бы то ни было происхождения».

— Ну и тупицы же эти католики, — проворчал Купперман, дочитав письмо. — Им принесли на блюдечке доказательство их догмата, а они нос воротят!

— Церковь никогда официально не признавала Плащаницу реликвией, — устало напомнил Ирвин. — Она и не могла узаконить порождение куска ткани, которую упорно считает иконой. Я говорил Гивенсу, что тождественность геномов вызовет у кардиналов истерику, так нет же, он уверял, что заручился поддержкой своих друзей…

Судья поднялся, разгладил свой безупречный блейзер и взял бумагу из рук Куппермана.

— Как я уже говорил Ирвину до вашего прихода, подобный документ не имеет никакой юридической силы. Этот кардинал Никелино — всего лишь должностное лицо римско-католической курии, в обязанности которого входит экспертиза кандидатов на канонизацию: он уполномочен высказать свое мнение о моральных и духовных добродетелях Джимми, подвергнуть сомнению приписываемые ему чудеса — но и только. Опротестовать подлинность проб крови может только архиепископ Туринский — Хранитель Плащаницы.

— Вот его ответ, — Гласснер достал из папки еще один листок. — Пришел по интернету десять минут назад. Он попросту повторяет заявление своего предшественника, считая его однозначным и окончательным.

«В последнее время распространяется информация об экспериментировании с образцами материала, взятого со Святой плащаницы. Хотя церковь признает за каждым ученым неотъемлемое право на любые исследования, которые он считает нужными в своей области науки, в данном случае необходимо внести ясность по следующим пунктам:

а) последние пробы были взяты 21 апреля 1988 года, и, насколько известно Хранителю Святой плащаницы, материал, оставшийся от этих проб, никоим образом не мог попасть в руки третьего лица;

в) если таковой материал существует, Хранитель напоминает, что Святой Престол никому не давал разрешения на его хранение и какое бы то ни было использование, и просит причастных лиц передать его ватиканским властям»[26].

— Поди пойми, — фыркнул Бадди. — Так они отказываются от Джимми или требуют его?

— А что говорит епископ Гивенс? — осторожно поинтересовался Клейборн, садясь.

— Переживает, — кратко ответил Ирвин. — Он воспринял отказ в аудиенции как личное оскорбление и говорит, что это кардинал Никелино сводит с ним счеты за поддержку «Опус Деи»[27].

— Что еще? — обернулся Клейборн к вошедшей молоденькой сотруднице на пятнадцатисантиметровых каблуках.

— Мне кажется, это должно вас заинтересовать, Уоллес. Я поработала с документами о праве собственности.

Девушка положила бумаги на стол и подчеркнуто скромно удалилась.

— Но это же совершенно меняет дело! — вдруг воскликнул судья Клейборн, хлопнув ладонью по бювару, и его лицо из красного стало лиловым. — Кардиналы пусть молчат в тряпочку: Плащаница им не принадлежит! Слышите? Пять веков она была собственностью Савойского дома, а в 1981 году король Гумберт II завещал ее владыке. Не Ватикану, не архиепископу Туринскому, не тогдашнему папе Иоанну Павлу II, но духовному лицу — наследнику святого Петра! Стало быть, папа и только он один может распоряжаться Джимми, коль скоро тот является производным Плащаницы!

Гласснер вяло потер ладонями лицо. Судья между тем азартно нажимал кнопки селектора.

— Элисон, немедленно пошлите письмо в Ватикан моему коллеге из Папской канцелярии и свяжитесь с Гивенсом: пусть действует в обход мелкой сошки и напрямую просит аудиенции у Пресвятого Отца.

Клейборн откинулся в своем кожаном с золотыми гвоздиками кресле, сцепив пальцы на животе. Он так сиял, что больно было смотреть.

— Я только что от президента, — медленно произнес Ирвин, и по его тону стало ясно, что праздник будет испорчен. — Сворачиваем все.

— Что, простите?

— Напомню вам о первом предназначении Джимми: он был подарком. Президент хотел одного — потрафить Ватикану. Прислать ему готовенького Мессию и получить за это расторжение первого брака Антонио.

— Это что еще за вздор? — так и подскочил Купперман.

Но Клейборн, побледневший почти до синевы, кивнул: действительно, президент хотел скрепить свой брак церковным венчанием.

— Отклонив его подарок, — закончил Ирвин, — Ватикан поставил жирный крест на операции «Омега».

Ошеломленный Бадди с минуту открывал и закрывал рот, глядя поочередно на советников.

— Так дело было в этом? Только в этом?

И, к их немалому удивлению, координатор расхохотался. Это был поистине гомерический хохот, громовой, раскатистый, визгливый, который он даже не пытался сдержать. Хлопая себя по ляжкам, опасно раскачивая кресло в стиле Людовика XV, подлокотников которого не было видно под его жирными боками, Бадди Купперман смеялся так, как не смеялся никогда в жизни.