Рейн расхаживал по коридору верхнего этажа, чувствуя себя ненужным и посторонним. Время от времени, когда на мгновение приоткрывалась дверь, ему удавалось мельком увидеть Чарити. Желание быть рядом с ней становилось все сильнее. Понравилась ли ей его щедрость? Как она будет выглядеть, облаченная в роскошный атлас и дивные шелка? Французские кружева и горностаевый мех? Покажется ли она ему еще соблазнительнее в новых нарядах? Когда сил дальше терпеть у него уже не осталось, он напустил на себя непринужденный вид и вторгся в это замкнутое царство женственности.

Чарити стояла посреди комнаты на небольшом возвышении, одетая только в корсет и нижнюю юбку. Ее страшно смущала вся эта суета вокруг нее и тревожило, что эта затея с новым гардеробом ввела Рейна в немалые расходы, что она вряд ли пробудет под его крышей достаточно долго, чтобы хоть раз надеть все эти изысканные наряды. Но в данный момент она была занята пререканиями с маленькой портнихой-француженкой. Сверкая глазами, Чарити говорила портнихе:

— Я не стану снимать их. Это амулеты, я ношу их на счастье и не снимаю никогда. Постарайтесь как-нибудь так.

— Но, миледи, — взмолилась черноглазая портниха, — так можно совсем испортить линию выреза.

— Ну и пусть, — упрямо заявила виконтесса. К ее великому облегчению, портниха не стала настаивать далее. Чарити с тревогой окинула взглядом хаос, царивший в ее комнате. Повсюду булавки, острые ножницы, тяжеленные сундуки, легковоспламеняющиеся нитки, обрезки, лоскутки, а рядом горячие утюги и щипцы для гофрировки кружев… самое место для несчастных случаев.

Она подняла глаза к двери и тут увидела Рейна — он стоял в дверях и смотрел на нее светлыми серебристыми глазами, его осунувшееся лицо выражало жадное внимание. Всем своим существом он был сосредоточен на ней, и от этого сердце у нее оборвалось.

Она не могла глаз от него оторвать, а он шагнул вперед и приостановился, расставив ноги и уперев кулаки в бока, не обращая внимания на ворчание портних. Взгляд его скользнул вниз по ее лицу, к губам, затем по сливочно-белой шее, спустился к прекрасной груди, полускрытой связкой амулетов самых разнообразных очертаний. Он смотрел на ее роскошное тело, немного досадуя на злосчастную вязку этой дряни на счастье.

— Мне… мне не нужна вся эта одежда. Это просто пустая трата денег, — сумела наконец выговорить она, очень надеясь, что слова ее прозвучат обидно. — Я не стану носить эти платья.

Глаза его вспыхнули.

— Что ж, можешь ходить совсем без одежды, голая. Меня это вполне устроит. — Он произнес это хрипло и даже не заметил, что портнихи заахали, а молодые швеи захихикали. Лицо его пылало, как и ее, взгляды их столкнулись.

— Ай-ай! — отчаянно вскрикнула вдруг одна из младших горничных, которая, заглядевшись на хозяина с хозяйкой, совсем забыла про горячие щипцы у себя в руках. Кружево, которое ей доверили гофрировать, тихонько дымилось и обугливалось. Начались стоны и причитания над погубленным дорогим кружевом, перемежающиеся завываниями горничной, которой портниха отвесила хорошую оплеуху. Чарити поспешила сойти со своего возвышения, дабы восстановить порядок, и на нее сразу же обрушился такой поток извинений и объяснений, что она растерялась. Рейн не сводил с нее глаз. Наконец она не выдержала и обернулась к нему:

— Без вас, ваше сиятельство, у нас все шло гораздо лучше.

Он напряженно выпрямился, глаза его раздраженно прищурились.

— Очень хорошо. У тебя два дня, Чарити. — И он вышел. Однако, покинув комнату, он не остановился, а побежал вниз по лестнице, вон из дома. Нужно глотнуть свежего воздуха, прийти в себя, передохнуть. Где-нибудь. Без шляпы и перчаток, он быстро шагал по улицам города, пока не оказался на перекрестке рядом со своим клубом. Он сделал глубокий вдох и, взяв нахрапом неодобрительно покосившегося на него швейцара, а также преодолев сопротивление одного из клубных старшин, проник внутрь. Уселся в глубокое кожаное кресло в уголке и решил полечить уязвленную гордость чашечкой кофе с коньяком. Но очень скоро покой его нарушили два щеголевато одетых молодых джентльмена.

— Э, да это Оксли!

Неустрашимый молодой граф Мектон и отважный Эверли Харрисон, сын графа Брейнерда, были из числа самых знатных знакомцев Рейна по охотничьим забавам. Оба взирали на него с плохо скрытым любопытством.

— Все только о тебе все утро и судачат, — объявил Мектон радостно.

— Надо же, женился! Хитрый тихоня! Говорят, ты отхватил себе очаровательную провинциальную мисс? Должно быть, она и вправду хороша, раз ты ее так прячешь! — добавил, ухмыляясь, Харрисон. — И как же ты ловко сумел выдать свою прежнюю пассию замуж! Это было умно — сплавить любовницу, прежде чем привозить в город жену. Больших хлопот удалось тебе избежать… А я сразу заподозрил, что неспроста эта Фанни Диринг связалась вдруг с каким-то типом из Саутгемптона.

Рейн осушил свою чашку с кофе, изумленно глядя на приятелей. Они же уселись и принялись выпытывать у него подробности его романа и женитьбы. Впоследствии он не мог даже вспомнить, что им наговорил. Он был поражен похвалой своему уму, что так ловко выдал замуж Фанни. А ведь в какой он был досаде, когда узнал, что та покинула его! Теперь он понимал, что ему страшно повезло. Хорош бы он был, если бы явился в Лондон с Чарити, не порвав прежде с Фанни… Пришлось бы объясняться, утешать. Но как странно: то самое, что недавно было для него несчастьем, оказалось благом — прошло немного времени, и он посмотрел на то же событие другими глазами.

Во второй уже раз он за эти два дня подвергал переоценке недавнее происшествие. Первый раз — когда речь шла о его беспардонной бабушке, которая вселилась в господские покои, вследствие чего Чарити придется спать в его покоях… через два дня. А теперь вот оказывается, что Фанни, покинув его, избавила его от серьезной проблемы, прежде чем она возникла.

Оба происшествия сначала привели его в шок, однако нежданно-негаданно обернулись благом. Может, все дело в том, как смотреть на вещи?

Обед в этот день оказался неудачным во всех, отношениях. Кухарка пережарила очень многообещающую форель, а телятина подгорела. Пудинг перекипел и убежал, да к тому же еще и не поднялся. Заварной крем вышел водянистым и неаппетитным. Кухарка была в слезах, Эверсби — в отчаянии, Рейн мрачнел на глазах. Леди Маргарет, решившая, что загубленный обед — предвестник грядущих катастроф, забегала вокруг стола, навешивая нитки желудей и сушеного портулака на все стулья, затем предложила вымести кухню новой метлой из соломы, чтобы переменить кухаркину удачу. Леди Кэтрин явилась с опозданием, держа на руках встревоженного Цезаря. Она страшно обиделась, когда леди Маргарет заявила, что кошки за столом — дурная примета.

Рейн пожелал дожидаться Чарити и даже послал сообщить, что ее ждут. Но когда Чарити, покончив с последней примеркой, спустилась вниз, все уже остыло, а Рейн и обе старухи, оголодав, налегли на вино, и потому никто не стал есть протертый суп, холодное мясо и разогретые булочки, которые Эверсби подал с множеством извинений.