Он говорил задыхаясь, и в голосе его были слезы.

— Я знаю, что это был Исток, — его рука легла на спину Майе. — Иди. А я пока не готов, — он посмотрел ей в глаза. — Но однажды я буду готов. Обещаю.

Грудь Майи наполнилась надеждой; отняв руки из ладоней альдермастона, она обняла Кольера и спрятала лицо у него на груди. Он крепко обнял ее в ответ. Они стояли, обнявшись, потеряв счет времени, и миг этот длился для них дольше вечности. Его губы касались ее волос, он прижимал ее к себе со всей силой и страстью. Его руки дрожали, ее сердце горело жаром. Теперь и она слышала шепот — он становился все громче, он звал ее.

Как и Сабина, она не знала, отчего с аббатства спали невидимые оковы. Быть может, это оттого, что Кольер обрел веру? Она больше не чувствовала усталости, ее не клонило в сон. Тело наполнилось отвагой и решимостью. Она пройдет мастонские испытания. Она соберет всю свою волю, она отдастся на волю Истока и совершит все то, что должна совершить.

Разомкнув объятия и отстранившись, она увидела в глазах Кольера слезы. Он стыдился своей слабости, но в этот миг показался ей таким юным. Она взяла его за руку, постаралась вобрать его тепло, унести его частицу с собой, туда, в аббатство.

— Дождись меня, — шепнула она, сжимая его руки, и провела большим пальцем по костяшкам.

— Дождусь, — пообещал он. Как странно, подумалось Майе, в этот миг ей вдруг захотелось поцеловать его в щеку… или в губы. Между ними повисло напряжение, жажда скрепить обуревавшие их чувства поцелуем. Как горько было осознавать непреклонность проклятия: она никогда не поцелует ни его, ни их детей. Она всегда будет страдать из-за ошибки, которую, пусть и по незнанию, она совершила.

Это было несправедливо, но в этот миг Майя сознавала: чаще всего мы страдаем не по своей вине. Аргуса погубили его инстинкты. Он искал Майю и хотел спасти ее. Он зарычал и бросился на опасного человека просто потому, что не мог иначе. И кишон тоже убил пса не нарочно. Не он занес кинжал — его руку вел инстинкт самосохранения. Так же как ее инстинкт велел ей спасать людей даже тогда, когда все вокруг твердили, что это глупо.

Кольер едва заметно наклонился к ней, его губы были рядом с ее губами. Покачав головой, Майя отпрянула, отстранилась, и сердце ее вновь пронзила боль.

— Нет, — чуть слышно выговорила она и прикусила губу.

В его глазах она прочла такое же страдание, но он покорно кивнул и отступил назад.

Майя выпустила его руку и вслед за бабушкой вышла из комнаты, чтобы вновь совершить все положенные приготовления к мастонским испытаниям.

Ночь была темна, а туман густ и непрогляден, однако аббатство купалось в свете. Широко раскрыв глаза, Майя смотрела сквозь тончайшую вуаль, дивясь этому свету. Вдали прокричал петух — должно быть, птица приняла исходящий от Муирвуда свет за лучи восходящего солнца.

Дворецкий альдермастона хмыкнул и похлопал ее по руке.

— Бедный кочет, должно быть, удивился солнцу посреди ночи, — сказал он, сверкнув ямочками. Он значительно превосходил ее ростом, и Майя была рада, что он идет рядом.

На сей раз, приблизившись к аббатству, она ощутила лишь теплое приветствие.

— А раньше когда-нибудь аббатство так светилось? — спросила Майя.

— За те двадцать лет, что я здесь прожил, ни разу, — просто ответил он. — Сам не знаю, что обо всем об этом думать. Дальше я не пойду. Удачи вам, Майя. Я буду и дальше совершать бдение за вас. И не только я.

Майя нашла и пожала его руку, а потом побрела по седой от тумана траве к аббатству. Она чувствовала умиротворение, сосредоточение и тревогу, ибо задача перед ней стояла непростая. Почему-то ей совсем не было страшно. После горького плача по Аргусу чувства ее унялись, и она могла бы поклясться, что пес трусит рядом с ней в этой тишине — тень среди теней тумана.

Она шла, и в туманной стене бок о бок с ней скользили тени. В белых клубах проступали умиротворенные мужские и женские лица, таяли и проступали снова. К аббатству тянулись мертвые. Майя чувствовала их мысли рядом со своими собственными. Настал миг, которого они дожидались веками, — поднимется Сокровенная завеса и даст им наконец свободу. Шепот, рождающийся прежде речи, освобождение заключенных душ — сердце Майи замирало при мысли, что никогда в этом мире не было еще ничего подобного, не было — и не будет.

Стерегущие аббатство яр-камни больше не отталкивали ее. При ее приближении их глаза вспыхнули ослепительным белым светом, и Майю подхватила волна исходящей от них радости, тепла и решимости. Майя потянула за рукоять железной двери, и та легко открылась.

Все внутри пело от охватившего ее чувства счастья. Всю свою жизнь она мечтала войти в аббатство и принести клятвы, какие некогда принесла ее матушка. Клятвы не страшили Майю. Она довольно ясно представляла себе, что должно произойти — вначале она получит Дар знания, а затем войдет за алтарную перегородку, где произнесет клятвы и получит кольчужницу. И там ее будет ждать Сокровенная завеса.

Когда Майя вошла внутрь, яр-камни внутри аббатства вспыхнули еще ярче. Стены аббатства сверкали и переливались на фоне черного неба, в самый глухой ночной час. Внутри было светло, как в полдень. Повсюду стояли вазы и горшки с живыми растениями, цветами и деревьями. Майя чувствовала присутствие вырезанных на сосудах яр-камней — все они были разные, ни один не походил на другие. Теперь она чувствовала каждый яр-камень аббатства. Это было похоже на стройный хор лютней, арф, флейт и других музыкальных инструментов, которые слышишь вместе и по отдельности, и голоса их сливались в торжествующий гимн.

В коридоре она увидела альдермастона, его жену, бабушку Майи Сабину и… еще одну женщину. Майя прищурилась, моргнула, и женщина пропала. Майя моргнула еще раз, и женщина появилась снова. Она скользнула к Майе и улыбнулась — тепло, будто солнце взошло. Радость узнавания хлынула Майе в сердце. Об этой встрече она мечтала годами, к ней стремилось ее сердце, о ее смерти она горевала безутешно.

«Матушка!»

Сердце Майи переполняла радость. Она всхлипнула, едва не утратив сосредоточения. Матушка была здесь, в аббатстве, рядом. Видела она и других, стоящих позади альдермастона — в том числе высокого сурового старика с длинной бородой, старого как сам мир. Его непреклонная мысль шершаво коснулась сознания Майи, и она поняла, кто это — прежний альдермастон Муирвуда Гидеон Пенман, тот самый, в честь которого был назван ее муж. Майя зажала рукой рот, и глаза ее наполнились слезами. Эти люди пришли приветствовать ее, и исходившие от них надежда и радость захлестывали ее с головой, не оставляя места для отчаяния, терзаний и горечи. Их присутствие было честью для нее, но и они, как вдруг поняла Майя, считали честью находиться в ее присутствии.