Похоже, это была она – ловушка. По крайней мере именно так ему показалось. Искушение связаться с родными в Вене – и, если повезет, выяснить, что стало с матерью и Гертой – было непреодолимым. Интуиция подсказывала Фрицу, что сначала немца надо проверить. Но с какой целью? Если Вохер нацистский стукач, что толку лишний раз в этом убедиться? Так и так он закончит в бункере.

Фриц еще раз переговорил со Стефаном Хейманом. Зная, что мальчик все равно поступит по-своему, Стефан сказал ему решать самому: советчиков тут быть не может.

Вскоре Вохер вскользь упомянул, что собирается домой в отпуск. Фриц увидел тут отличную возможность; Вохер говорил, что будет проезжать через Брно и Прагу по дороге в Вену, так что на следующий день Фриц принес на работу несколько писем с фальшивыми адресами в обоих чешских городах, утверждая, что там живут его родственники. Вохер с радостью их забрал, пообещав доставить лично. (Он не хотел отправлять их почтой, потому что письма могли проследить.) Фриц решил, что если Вохер стукач, он, естественно, никуда их не повезет и не узнает, что адреса не настоящие.

Когда через пару дней Вохер опять появился на работе, то был очень расстроен. Он пытался доставить оба письма, но ни одного адреса не нашел. Подумав, что Фриц нарочно над ним посмеялся, он сильно расстроился и разозлился. Фриц извинился, выдав и свою радость, и облегчение; теперь он был практически уверен, что Вохер – не провокатор.

Он начал больше рассказывать немцу о том, что в действительности представлял собой Освенцим, описывать, как евреев привозят на поездах со всей Германии, из Польши, Франции, Нидерландов и стран Восточной Европы; об отсевах в Биркенау: как детей, стариков, больных и большинство женщин отправляют в газовые камеры, а остальных превращают в рабов. Вохер кое-что уже видел сам; он начинал понимать, что за длинные составы из закрытых товарных вагонов приезжают по юго-восточной железной дороге через Моновиц в Освенцим. На комбинате он слышал, как говорят о них вольнонаемные, и уже осознавал, сколько всего пропустил, пока был на фронте[395].

Но не замечать того, что творилось вокруг, было невозможно. Освенцим разрастался, подобно раковой опухоли. Территория его ширилась, и Освенцим III – Моновиц стал главным административным узлом в сети взаимосвязанных лагерей, метастазами прораставших в полях вокруг комбината Буна. Над начальником лагеря Шёттлем теперь стоял комендант, капитан Генрих Шварц, с бледным лицом и пустыми глазами, которому нравилось лично участвовать в пытках и убийствах заключенных, он получал удовольствие от бешенства в процессе. Шварц был ярым сторонником Окончательного Решения и возмущался властями в Берлине, когда на время приток евреев в Освенцим ослабевал[396].

Поезда с заключенными, направлявшимися во вспомогательные лагеря И. Г. Фарбен, иногда прибывали прямо в Моновиц; так Фриц впервые своими глазами увидел то, о чем раньше только слышал – как перепуганных людей, словно скот, выгоняли из грузовых вагонов на пустырь возле лагеря, прямо с багажом. Мужчин, женщин и детей, думавших, что их переселяют[397]. Те, кто не слишком боялся, с радостью заговаривали с друзьями после долгого переезда в душных вагонах. Здоровых мужчин отделяли от остальных и вели в лагерь, в то время как женщин, детей и стариков снова заталкивали в поезд и везли в Биркенау.

В Моновице мужчин заставляли раздеться догола и построиться на плацу. Многие пытались сохранить наиболее драгоценную собственность, но ее почти всегда обнаруживали. Все оттаскивали в складской барак, известный как «Канада» (она считалась страной богачей), для разбора и сортировки. Этим занималась команда заключенных под пристальным наблюдением СС: люди работали словно золотоискатели, просеивающие грязь, вспарывая каждый шов в поисках скрытых сокровищ[398].

Фриц особенно интересовался новичками, прибывавшими из гетто в Терезиенштадте, многие из которых изначально попали туда из Вены. Он расспрашивал их в надежде узнать новости из дома, но они мало что могли рассказать. Более-менее современные новости знали те, кого депортировали прямо из Вены – такие тоже стали прибывать в Освенцим. Практически всех зарегистрированных евреев из города давно удалили, и теперь нацистские власти депортировали Mischlinge – полукровок, родившихся от смешанных браков евреев и арийцев. К сожалению, никто из них ничего не знал о его родных и друзьях и не мог сказать, живы те или умерли.

Когда Альфред Вохер через какое-то время снова упомянул, что собирается в отпуск, Фриц решил воспользоваться случаем. Сам он доверял немцу и надеялся, что доверие это взаимное. Фриц дал ему адрес своей тетки Хелен, которая жила в венском Дёблинге, большом пригороде на другом берегу Дунайского канала от Леопольдштадта. Она вышла замуж за арийца и выкрестилась в христианство. Ее муж служил офицером в Вермахте, и пока она находилась в относительной безопасности. У ее сына Виктора, своего кузена, Курт когда-то позаимствовал пресловутый нож. Вместо письма Фриц на словах сообщал ей через Вохера, что они с отцом до сих пор живы и здоровы, и просил передать эту новость всем выжившим родственникам. Вохер взял адрес и уехал.

Он вернулся несколько дней спустя. Миссия принесла ненамного больше плодов, чем предыдущая: адрес был верным, но дама, открывшая дверь, повела себя крайне недружелюбно – отрицала любое знакомство с семьей по фамилии Кляйнман и захлопнула дверь у него перед носом.

Фриц, недоумевая, расспросил Вохера подробнее. Он уверен, что не ошибся адресом? И только потом сообразил, в чем было дело: Фриц совсем забыл, что, выходя с фабрики, Альфред Вохер переодевался в свою старую военную форму. Его появление на пороге тетушки Хелен и вопросы о родственниках-евреях наверняка напугали старушку до полусмерти. В действительности все было еще хуже, чем думал Фриц. Муж Хелен, офицер, погиб на войне, и она лишилась своего привилегированного статуса, который давало его звание. По крайней мере одно было ясно: Альфреду Вохеру можно полностью доверять.