Ковальский слышал запах пряных духов, исходивших от подбитой мехом венгерки. Ковальский молчал, стиснув зубы.

— A-а… Не нравится… Не нравится! Скажешь или нет?

И выждав секунду, Гумберг ударил Ковальского по щеке. И бледная, без кровинки, она вспыхнула розовым оттиском ладони со всеми пятью пальцами… Голова солдата откинулась на мгновение в сторону, и опять все по-прежнему…

Эта пощечина опьянила Гумберга. Глаза вспыхнули каким-то безумием, ходуном заходили его тонкие ноздри.

— Ну, повторяй за мной: одна из величайших заслуг кайзера Вильгельма в том, что он держит в ежовых рукавицах всех польских собак и свиней княжества Познанского… Повтори!

Ковальский, монотонно, прерываясь, начал:

— Одна из величайших… заслуг кайзера Вильгельма…

— Дальше! — нетерпеливо топнул ногою ротмистр.

— В том, что он держит…

— Дальше, скотина! Дальше, проклятое быдло!

Ковальский не мог «дальше». Он знал, что сейчас же начнется избиение, — но, будь что будет… Несчастный солдат закрыл глаза, чтоб не видеть искаженного зверского лица Гумберга. И он не видел его, только чувствовал противный, мутящий голову сладковатый запах…

— A-а, полячишка, не любишь?.. Здесь, на этом месте, осечка… И ничем, ничем, не вобьёшь в вас, проклятых, сознание долга беспрекословно повиноваться…

И удары, на этот раз уже кулаками, посыпались на Ковальского. И он стоял, не смея шевельнуться, не смея даже вытереть кровь, хлынувшую из носа и разбитых губ. Малейшее движение — и оба стража, Шиман и Румпель, тотчас же раскроят ему саблями череп… И только голова, как неживая, моталась и вправо, и влево, то вперёд, то назад, от этих ударов. И кровь стекала на венгерку и напитывались ею белые, траурные шнуры.

Гумбергу надоело бить. Он скорчил брезгливую гримасу, увидев на пальцах своих кровь.

— Уведите эту сволочь и заприте ее куда-нибудь в конюшню или в свинячий хлев. А завтра мы еще с ним побеседуем! Да чтоб не смел подходить к нему даже близко никто из поляков эскадрона. Слышите, Румпель?..

— Есть, господин ротмистр!..

Ковальского, оглушенного, окровавленного, шатающегося, увели, а Гумберг, кликнув Ганса, велел принести себе таз с теплой водою и полотенце. И тщательно вымыв руки, он спросил майора:

— А правда, я страшен в гневе?

— Молодец… Ты его ловко обработал, полячишку паршивого!.. Но ты, мой друг, не знаешь одного секрета — надо сложить руку раковиной, ладонь, видишь, вот так… Один легкий удар — и барабанная перепонка готова! Человек оглох!.. Ну, давай, будем пить свое пиво…

— Прозит!

— Прозит!..

Офицеры чокнулись. Гумберг поднёс к глазам кисть левой руки, охваченную золотой браслеткою-часиками.

— Слушай, Прейскер… Я начинаю беспокоиться…

— Да, в самом деле… Где же это Флуг?

— A-а, тебя разбирает нетерпение… Ты уже предвкушал объятия очаровательной венгерки…

— Нет, кроме шуток… Одно из двух — или он почему-то задержался, или где-нибудь в пути его зацапали русские.

— Последнее было бы печально. С Флугом не поцеремонятся… Но будем надеяться на благоприятный исход. А пока что, не угостишь ли ты меня, как добрый хозяин, какой-нибудь интересной красоткой?

— Отчего же… У меня по этой части ходок вахмистр Фремель. Славный парень! На все руки мастер. Он жил здесь, в Калише, под видом… чёрт его знает под видом чего… И знает здесь все и вся. Он таскал ко мне и полек, и жидовочек… У него это дело просто — вламывается в дом чуть ли не целым взводом, и «пожалуйте бриться». А если мужья, отцы, женихи и братья осмеливаются протестовать, расправа с ними очень короткая… Но что это, кажется, подъехал кто-то?

Прейскер подошёл к окну. Он увидел, как слез с мужицкого воза высокий человек в штатском. Его не хотели пропускать часовые, скрестив перед ним винтовки, но он повелительно заорал на них, и часовые расступились.

— Бог мой, Флуг!..

Да, это был Флуг. Но Флуг потрепанный какой-то, без шапки и с перевязкою наспех, самодельною, у плеча. Измятое пальто его было в колючках репейника.

Флуг в изнеможении упал в кресло. Гумберг и Прейскер обступили его.

— Что с тобою?..

Флуг только рукой махнул:

— Все против меня!.. Дьявольское невезение… И если я сейчас перед вами, а не бегу на веревке за лошадью русского солдата, я объясняю это разве чудом…

И он описал обоим приятелям свое злоключение.

— Сопротивляться при таких условиях — чистейшее безумие… На мое счастье, в двух шагах от дороги — лес… Преследовать меня было бы рискованно… Я мог бы их из-за прикрытия если не всех перестрелять, то, во всяком случае, уложить добрую парочку…

— А что с графиней?

— Почём я знаю?.. Вопрос!.. Может быть, в нее угодила шальная пуля, может быть, она жива и невредима… До того ли мне было, чтобы интересоваться её судьбою… Я спасал свою шкуру… Притаившись в чаще, я угадал по шуму мотора — к сожалению, машина оказалась не испорченной, — что они двинулись назад, к мельнице. Судьба этого бедняги Шуберта незавидная… Переждал с полчаса и решил выйти на дорогу. Тихонько побрёл по направлению к нам. К счастью — мужик едет навстречу… Я пригрозил всадить в него пулю, велел повернуть назад и гнать вовсю. И вот я здесь, как видите, в единственном числе…

— К сожалению, в единственном, — подхватил Прейскер. — А я так надеялся…

— Ты наказал Прейскера, — усмехнулся Гумберг. — Ты оставил его без сладкого…

— Я сам себя наказал еще хуже… — молвил с угрюмой досадою Флуг. — Накормите меня. Я голоден и есть хочу адски! А потом — доктора… Пусть перевяжет как следует… Рана хотя и пустячная, скорей царапина, пуля сорвала кусочек мякоти… Но все же… Будь они прокляты! Все так хорошо наладилось и вдруг… Да вообще, если так близко появились разъезды их… Прейскер, есть, умираю, есть!..

Ганс побежал на кухню.

Все трое поужинали на славу, запивая неизменным пивом громадные свиные котлеты с капустою и картофелем. Дымя сигарами, болтали о еде, о женщинах, о дисциплине…

Гумберг вспомнил, как на маневрах однажды офицеры полка, очутившись в Силезской деревушке, где нельзя было ничего достать, ели жареных кошек. Солдатам приказано было изрубить всех кошек… И ничего! Было довольно вкусно… Уплетали за обе щеки. И даже лейтенант, владетельный князь Турн и Таксис, даже этот богатый, избалованный человек и он был доволен…

— А женщины? — вдруг спохватился Гумберг.

— Я сейчас велю позвать Фремеля… Ганс!

В этот миг, забыв всякую дисциплину, вбежал унтер-офицер Румпель. Испуганный, дрожащий…

— Что такое?

— Ковальский убежал…

Гумберг вскочил в бешенстве:

— Что?.. Убежал? Мерзавцы!.. Найти! Сейчас же выслать разъезды по всем направлениям. А не найдете, я сорву с вас нашивки… Вон, сию же минуту! Чтоб был мне Ковальский!..