Они продолжали цепляться друг к другу весь вечер: Напрягались и ссорились по всякому поводу. В частности, они не сошлись во мнениях, как разжигают огонь в камине.

– Нужно больше бумаги, – вопил один.

– Больше дров, – надрывался другой.

Я пытался не вмешиваться в их разборки, но это было не просто. Тем более что оба избрали меня «доверенным лицом» и то и дело прибегали ко мне, чтобы втихую пожаловаться друг на друга. За ночь страсти не улеглись, и за завтраком Скэбис с Бельи продолжали собачиться и пререкаться. Отчасти причиной тому послужил инцидент с телевизором. Я сам не присутствовал, так что передаю с чужих слов. Бельи затеял смотреть боевик по ночному каналу и врубил звук на полную мощность. Скэбис спал через стенку – вернее, пытался заснуть. Очень долго пытался, и иногда у него получалось. Минут на пять. В общем, в четыре утра разъяренный Скэбис (до этого он полчаса пролежал, зажимая уши подушкой в тщетных попытках заглушить полицейские сирены и взрывы) ворвался в гостиную чтобы в третий раз настоятельно попросить Бельи приглушить звук, и обнаружил, что тот мирно похрапывает на диване.

После завтрака мы собирались поехать в мэрию, чтобы еще раз просмотреть регистрационные книги из тех самых архивов, которые якобы сгорели при пожаре в старом здании. Собственно, от нашей гостиницы до мэрии можно было минут за пятнадцать дойти пешком, но Скэбис сказал, что ему хочется на машине. Я уселся на переднем сиденье и тяжко вздохнул. Честно сказать, Скэбис с Бельи меня утомили. Вот с чего они, спрашивается, психуют?! Детский сад, право слово. Бельи сел сзади, но едва мы отъехали на пару метров, объявил, что забыл сумку, и выскочил из машины прямо на ходу, не дожидаясь, пока Скэбис ее остановит. Я не понял, что произошло, но Бельи вдруг заорал благим матом и схватился за правую ногу. Его перекошенное лицо было багровым – в буквальном смысле.

– СКЭБИС, МУДАК! – закричал он, прыгая на одной ноге. Проскакав таким образом мимо меня, он остановился перед капотом. – УРОД! АААААА! Блядь, больно! – Отпустив на мгновение поджатую правую ногу, он со всей силы ударил кулаком по капоту, злобно глядя на Скэбиса сквозь лобовое стекло. – Ты это специально, да? Хотел меня задавить, на хрен?! АААААААА! – Бельи упал на землю, продолжая ругаться. Правда, уже по-французски, но тут все было понятно и без переводчика.

– Что случилось? – растерянно выдавил я.

– А ты не почувствовал, как мы на что-то наехали? – Скэбис закусил губу. – Кажется, я прокатился ему по ноге.

Да, именно это и произошло. Когда Бельи слегка успокоился, мы усадили его в машину, и он снял ботинок с носком. Верхняя часть пострадавшей стопы багровела буквально на глазах, хотя кость вроде бы была цела. И что самое странное, Скэбис с Бельи больше не крысились друг на друга. Скэбис жутко смущался и просил прощения, а Бельи признался, что сам виноват, потому что не стоило выдрючиваться и выскакивать из движущейся машины. К тому времени, когда Скэбис отвел хромавшего Бельи обратно в гостиницу и налил ему полный стакан вина (в медицинских целях), они оба смеялись над произошедшим и нисколечко не напрягались.

Мы все же добрались до мэрии, но оказалось, что архивов там уже нет. Как и томной красавицы с огромными глазами и роскошным бюстом, сразившей Бельи в прошлый раз. Ее преемник за конторкой администратора, молодой парень с совершенно роскошной всклокоченной прической типа «взрыв на макаронной фабрике», сказал, что все документы перевезли в Каркассон, где их будут сканировать для цифрового архива. Но зато нам повезло в плане увидеться с Аленом Фера. Причем в роли счастливого случая выступил Бельи. С тех пор как мы приехали в Лангедок, Скэбис не раз высказывался в том смысле, что мы с ним – два идиота и могли бы еще в прошлый раз записать телефон Фера. Дженни с Тони тоже не знали его телефона – а вот Бельи знал, как оказалось. Мы позвонили Алену из кафе у мэрии и уже через пятнадцать минут сидели у него дома и активно общались. Скэбис героически продержался минут пять – семь, а потом все же спросил у Фера, кто угрожал ему смертью и с какой такой радости. Ален аж закашлялся дымом своей «Gauloise».

– А мне угрожали? Вот это новость, – выдавил он, отсмеявшись.

На следующий день мы снова приехали к Фера (и еще через день, и еще), и он, как и прежде, охотно ответил на наши бесчисленные вопросы о тайне Соньера и Ренн-ле-Шато. Ален был категорически не согласен с мнением, что Соньер брал деньги за мессы, которые не служил. Что касается Мари Денарно, Ален утверждал, что она была дочерью Соньера, и приводил любопытные факты, косвенно подтверждавшие эту гипотезу. Например, судя по записной книжке святого отца, у него было особенное отношение к Александрине, матери Мари. («Если он упоминал в своих записях кого-то из женщин, он всегда называл их «мадам» или «мадемуазель». За одним исключением, – сказал Ален. – Александрину он называл только Александриной».) Когда речь зашла о пергаментах, найденных Соньером в церкви Марии Магдалины, мы со Скэбисом рассказали Алену, что показывали копии документов эксперту-графологу. Мы не стали вдаваться в подробности и пересказывать все, что Эмма Баше говорила о личностных качествах Соньера, сказали только, что по ее мнению документы были составлены двумя разными людьми.

– Так это понятно, – сказал Ален. – Лично я убежден, что первый текст с Дагобертом написал Антуан Бигу, служивший священником в Ренн-ле-Шато во времена Марии де Бланшфор, а текст с синими яблоками составил Соньер, используя надпись с надгробия Марии де Бланшфор в качестве ключа к шифру. Этот второй документ – явно работа Соньера. В нем упомянуты синие яблоки, а до Соньера их не было. Они появились, когда Соньер поменял витражи в окнах церкви.

Да, все логично. Ален вообще излагал свои соображения очень логично и убедительно. Кстати, он изменился. Не могу сказать точно, что именно в нем изменилось, но мне показалось, что он стал спокойнее. Раньше в нем постоянно присутствовала некая маниакальная одержимость, а теперь это прошло. Теперь это был несколько иной Фера: менее разгоряченный, более задумчивый. Впрочем, когда он рассказывал о Ренн-ле-Шато и Соньере, его глаза по-прежнему горели, а в речах иногда пробивался прежний маниакальный надрыв.

– Уже скоро 17 января, – сказал он, когда мы приехали к нему во второй раз. – День синих яблок! Но теперь синие яблоки уже не такие, какими были во времена Соньера. Они больше не падают на алтарь, потому что окно, создающее это явление, было слегка переделано. Витраж в окне изображает сцену воскрешения Лазаря. Это окно воскресения из мертвых. И это важно. Важно не только увидеть глазами, но и почувствовать сердцем. Всем своим существом. Всей жизнью. Говоря о сокровищах, следует помнить, что они не только снаружи, но и внутри. Если ты это поймешь, ты воскреснешь.

Я не понял, что хотел сказать Ален. Но пока он говорил, мне вспомнились его слова, сказанные за несколько дней до того, как мы едва не погибли на шоссе между Каркассоном и Нарбонном в нашу первую поездку в Ренн. Тогда он сказал: «Тьма настигнет того, кто получит сокровища». Да, сказал я себе, воскресение, конечно же, лучше тьмы. Но если есть выбор, я предпочел бы, чтобы все оставалось как есть – пусть даже это «как есть» безнадежно нормально. В самом обыденном, скучном смысле.