– Мне всегда казалось, что здесь очень странное освещение, – сказал Бельи, убирая в сумку штатив и камеру. – Обычно свет в церкви такой… я даже не знаю… ну, скажем, приветливый. Доброжелательный. Он словно хочет сказать: «Мы тебе Рады. У нас есть для тебя что-то очень хорошее. Здесь ты найдешь истину». Обычно над алтарем располагается большое окно, и свет заливает всю церковь сверху. Но здесь все не так. Алтарь стоит перед окном, словно специально, чтобы загораживать свет и не давать ему проникать внутрь. Я не знаю ни одной другой церкви с таким освещением. У меня ощущение, что мне здесь не рады. Мне как будто хотят сказать: «Шел бы ты восвояси. Это все не для тебя».

– Мне кажется, здешнее освещение имеет какое-то особое предназначение, – продолжал он. – Может быть, и у этого тоже, – он указал на разноцветные пятнышки на стене, – есть свое предназначение. Да, подобные явления случаются в каждой церкви, но именно это явление случается именно здесь именно так, а не как-то иначе, причем в строго определенное время, и оно связано с пергаментами, и 17 января, и вообще… так что, может быть, это не «просто» свет, проникающий сквозь разноцветные витражи. Или, может быть, я говорю ерунду.

Мы решили пообедать в «Синем яблоке», и Бельи с Йоханом пошли туда, а мы со Скэбисом задержались в церкви еще на пару минут. В тот день синие яблоки не добрались до алтаря, но несколько круглых лазурных пятен упало на кафедру. Болтая со Скэбисом, я рассеянно разглядывал кафедру (на самом деле в тот момент меня больше всего волновало, есть ли сегодня у Тони в меню salade du chèvre[19]), и вдруг с удивлением обнаружил четыре одинаковых резных фрагмента в нижней части богато украшенного постамента. Раньше я их не замечал. Они располагались в самом низу и как будто смотрели в пол: четыре женские фигуры с волосами, спрятанными под широкими накидками, и золочеными чашами в руках.

Утро 17 января началось с громового раската. Вернее, с целой серии раскатов, сотрясших окна в гостинице и взбудораживших старенького Лабрадора мадам Ривье. Бедняга не знал, то ли выть, то ли лаять, и остановился в итоге на некоей производной из того и другого – ав-ав-ауууууууу – и подвывал таким образом все утро, даже когда гроза кончилась.

Я проснулся с первым ударом грома и долго лежал в сером пасмурном свете ненастного утра, слушая, как дождь барабанит по крыше, и размышляя о том, что 17 января имеет большое значение в истории Ренн-ле-Шато. В этот день умерла Мария де Бланшфор. В этот день с Беранже Соньером случился фатальный сердечный приступ. 17 января отмечают день поминовения святого Сульпиция и, как я недавно узнал, святого Антония. 17 января вышла в свет «La Serpent Rouge». И, разумеется, 17 января – это День синих яблок. Жутковатый денек, одним словом. Во всяком случае, я всегда относился к нему с суеверным страхом. В такой день лучше не проходить под лестницами и не встречать черных кошек. Но сейчас, когда этот день наступил, мне совсем не было страшно. Волнительно – да, но не страшно. Тем более после того, что я видел вчера.

Однако не факт, что сегодня все будет так же. Если вообще что-то будет. Дождь прошел, тучи рассеялись, солнце вроде бы показалось, но минут через сорок небо опять затянуло серой пеленой, и вновь пошел дождь, хотя и без громов и молний. Потом опять было солнце, и снова – дождь. В подтверждение того, что погода была «переменчивой», Бельи обратил наше внимание на бледную радугу, показавшуюся в посветлевшем небе, когда мы проехали Куазу и повернули на Ренн-ле-Шато. Время близилось к одиннадцати, и тучи опять разошлись, однако никто бы не взялся предсказывать, что будет ближе к полудню.

На узкой дороге, ведущей в Ренн, наблюдалось заметное оживление. Во всяком случае, для узкой дороги, ведущей в крошечную деревушку на вершине холма, это было действительно оживление. Перед нами ехали две машины: одна – с испанскими номерами, вторая – с голландскими. За нами пристроился микроавтобус. Таким образом, получался конвой из четырех машин. Такого не было еще ни разу. Я также ни разу видел, чтобы на стоянке у церкви было столько машин, а на главной улице – столько людей. Мы вошли в церковь ни сразу Скэбису захотелось перекурить. Пока он курил, у него пискнул мобильный. Это пришла SMS-ка от Хьюго: «С праздником синих бананов. Шизанутым привет». Скэбис тут же отбил ответ: «А не пойти ли вам в зад, мой сеньор».

До полудня оставалось еще полчаса, но почти все места на скамьях были заняты. Бельи все-таки втиснулся рядом с нашим новым бельгийским приятелем Йоханом, а мы со Скэбисом решили вообще не садиться и заняли удобную позицию справа от входа, сразу за спинкой последнего ряда скамей. Отсюда нам были видны и алтарь, и кафедра, и – что самое главное – северная стена, на которой вчера разворачивалось грандиозное представление с синими яблоками. Также с этого места отлично просматривались все места на скамьях и вход в церковь. Я заметил, что очень немногие из тех, кто входил, крестились, окропив пальцы святой водой в чаше на плечах Асмодея. Но хотя большинство собравшихся в церкви Марии Магдалины в Ренн-ле-Шато не были католиками, все эти люди во что-то верили. Пусть во что-то свое, может быть, странное и непонятное для других, – но они все-таки верили.

Колокола уже отбивали полдень. Теперь в церкви было не протолкнуться. Джон Миллер был прав: посмотреть на явление синих яблок съезжается куча народу. Всего собралось человек девятьсот, если не больше. Я не заметил никого из местных, но вроде бы узнал нескольких человек с семинара Генри Линкольна, который он проводил в саду виллы Бетания в тот злополучный вечер, когда мы со Скэбисом и Хьюго навострились выкурить косячок на крыше Башни Магдалы. Алена не было. Тони – тоже. Впрочем, Тони сейчас было не до того: он, должно быть, готовил «La Pomme Bleue» к «послеяблочному» нашествию посетителей. Но Дженни пришла. Она неожиданно возникла у нас за спиной, вся такая довольная, радостная и особенно розово-воздушная.

– Говорят, что сегодня ничего не будет, – сообщила она заговорщицким шепотом. – Похоже, проектор накрылся.

В ее шутке была доля правды. С солнцем явно творились какие-то неполадки. Кусочек неба, который виднелся в открытую дверь, был если и не совсем серым, то уже вполне мутным, и с каждой секундой в церкви становилось все сумрачнее. Но люди по-прежнему ждали и не теряли надежды. Когда мы только вошли, внутри было тихо. А теперь все пространство наполнилось приглушенным гулом взволнованных голосов. Взгляды, исполненные лихорадочного предвкушения, метались по сторонам: скользили по стенам, по алтарю, по статуям святых, даже по потолку. Было вполне очевидно, что большинство собравшихся в Реннской церкви приехали на синие яблоки в первый раз и не представляли себе, как все должно происходить: что это будет – и где. Многие фотографировали, и каждый раз, когда кто-то нацеливал камеру в какое-то место, десятки голов поворачивались в ту же сторону как по команде.

Колокола отзвонили четверть после полудня. Я уже начал всерьез опасаться, что сегодня действительно ничего не будет, но тут небо слегка прояснилось. Можно было бы написать, что тучи вмиг разошлись, и солнце явилось во всем своем пламенеющем великолепии и воссияло над миром, и сонм херувимов, воспевающих славу Господу, спустился с лазурных небес на залитую светом землю, но тогда вы бы решили, что я либо сбрендил, либо перекурил травы. Тем более что это была бы неправда. Но слабый свет солнца, как будто подернутый дымкой, все-таки просочился сквозь поредевшие облака и проник в окна в южной стене, отчего на северной стене образовались две вертикальные полоски света. Мы со Скэбисом заметили это одновременно и синхронно пихнули друг друга локтями.