– Но шансы есть? – осведомился Федор Максимович.

– Шансы даже у новопреставленных есть – в рай попасть. Били острием, если бы обухом, череп не выдержал бы и раскололся. Удар обрушился на теменную кость, а она достаточно крепкая, выдержала. Плохо, что по касательной рассечены мягкие ткани лица, здесь много сосудов. Но это, видимо, и спасло: кровь брызнула фонтаном, убийца решил, что дело сделано, и добивать не стал.

– Следовательно, – сделал вывод Киросиров, – топор держала неопытная рука.

– Или женская! – обрадовался Терлецкий. – Надо поскорей допросить Пантелея, вдруг он видел убийцу.

– И про Катю уточнить, – напомнил урядник. – Когда, говорите, Пантелей в себя придет?

– Возможно, и никогда, – ответил Тоннер.

– Что за ерунда! Только что сами сказали: отделался легким испугом! – воскликнул Киросиров.

– Такого я не говорил. У купца потрясение мозга – смотрите сами. – Тоннер приоткрыл раненому глаза. – Зрачки разного размера, а это первейший признак. Нельзя исключить и внутреннее кровоизлияние.

– А что это значит?

– Самый худший вариант. День в беспамятстве полежит и умрет. А может и в живых остаться, но память потерять или речь. Мозг за все в ответе, удары по голове бесследно не проходят. – Тоннер потер собственный затылок, ушибленный дубинкою. Он чувствовал себя неважно: голова предательски кружилась, иногда накатывала тошнота.

– Что-то можно предпринять, дабы Пантелей речь не потерял? – обеспокоенно спросил Терлецкий.

– Можно, – ответил Тоннер. – Перенести купца в покои Анны Михайловны и выставить там на ночь охрану, дабы исключить повторное нападение. И нам с Глазьевым будет удобней, коли больные вместе окажутся. Да, и входы-выходы из дома хорошо бы перекрыть.

– Согласен, – кивнул Терлецкий.

– А может, микстуру какую хитрую дадите? – спросил Киросиров. – Чтоб хоть на пять минут в сознание пришел! У меня всего два вопроса: кто напал и про Катю с Элизабет!

– Я с удовольствием дал бы Пантелею воды, – сказал Тоннер. – Он потерял много крови, может даже не от потрясения, а от слабости помереть. Но как напоить бессознательного? Пока только лед могу к голове прикладывать, чтоб ускорить отток крови, а если придет в себя, сразу дам настойку бараньей травы. Профессор Пленке при потрясениях ее очень рекомендует.

– И чему вас, докторов, только учат! – заворчал Киросиров. – Определить не способны, сильно мозг пострадал или нет.

– Почему не способны? – удивился Тоннер. – Запросто, сейчас череп вскрою и все подробно доложу.

– Почему с этого не начали? – строго спросил урядник.

– Только допросить Пантелея после такой операции не удастся, придется в могилу закапывать.

– Во-во! – Киросиров наконец понял, что его разыграли. – Только в трупах копаться и можете, а лечить больных не умеете. Потому я к докторам и не обращаюсь, хотя страдаю желудком.

– Зря, если не лечить, откроется язва, – предупредил Тоннер.

– А я лечу. Как прихватит, прямиком в Данилов монастырь, прикоснусь к святым мощам, вмиг и поправлюсь.

– Часто ездите? – заинтересовался Тоннер.

– Пару раз в месяц.

– А далеко монастырь? – неожиданно спросил Терлецкий.

– Верст пятьдесят, – прикинул Киросиров.

– Не отвезти ли туда Пантелея? – предложил Федор Максимович. – К утру доберемся, быстренько к мощам приложим…

– Вы с ума сошли! – возмутился Тоннер. – Раненого тащить по ухабам и кочкам! Труп в монастырь привезете!

– Да и не поможет! – неожиданно поддержал урядник. – Пантелей старовер, а те мощи только истинно верующим помогают.

– Жаль… – расстроился Терлецкий.

Исправники осторожно перенесли купца на первый этаж, в бывшую Настину комнату, примыкавшую к спальне старой княгини. Дежурить у больных Тоннер поручил Глазьеву, а сам собирался со всеми раскланяться – он срочно нуждался в сне. Голова так разболелась, что пришлось приложить к ней лед. Но внезапно поступил новый пациент.

Двое мужиков занесли в дом Рооса. Американец пребывал в сознании, но говорить не мог. Хватал, как рыба, воздух ртом и на вопросы отвечал мычанием. Следом вбежала расстроенная Суховская:

– Он пришел ко мне в гости. Весь промок, бедняжка, но с цветами! Никто в жизни не дарил…

Помещица зарыдала.

– Успокойтесь, Ольга Митрофановна, – стал утешать ее Федор Максимович. Возвращение блудного подопечного его несказанно обрадовало, а что прихворнул – не беда, доктора в наличии, главное, живой! – Расскажите подробно, как все произошло.

Суховская вновь расплакалась. Ночь, обещавшая столько радостей и утех, заканчивалась трагично.

– Что с ним? – спросил Терлецкий у Тоннера.

– Разве не видите? Отравили! – запричитала Ольга Митрофановна. – Как Василия Васильевича с Настей!

Несчастная помещица снова зарыдала, а вмиг покрывшийся липким потом Терлецкий бросился к доктору:

– Неужели отравление?

– Да. – Илья Андреевич мял американцу живот, отчего тот болезненно вздрагивал и вскрикивал. – Похоже на интоксикацию.

– Цианистый калий? – содрогнулся Терлецкий.

– Нет. Роос ужинал вместе с вами? – уточнил у безутешной вдовы Илья Андреевич.

– Ну да. Выпили, поговорили, все шло так хорошо… – Ольга Митрофановна снова заплакала.

– Как поговорили? – изумился Терлецкий. – Вы на русском, а Роос на каком?

– Когда встречаются два любящих человека, – с пафосом произнесла Суховская, – то понимают друг друга сердцем.

– А чем, простите, влюбленные ужинали? – вспомнив раблезианский рацион вдовы, поинтересовался Тоннер.

– Все как обычно, – начала перечислять Ольга Митрофановна. К концу рассказа на Рооса с сочувствием смотрели все.

– Так ему моя домашняя колбаска понравилась! – рассказывая про еду, вдова оживилась. – Вкусная, сочная, жир с нее так и капал.

– Боюсь, всем придется удалиться, – определился с диагнозом Тоннер. – Промывание желудка и кишечника – мероприятие сугубо интимное.

– Так чем он отравился? – уточнил Федор Максимович.

– Едой!

– Клевета! – накинулась на Илью Андреевича Суховская. – У меня всегда все свежее!

– Печень Рооса не приучена к столь жирной пище, вот и дала сбой, – миролюбиво пояснил Тоннер.

– А я предупреждал! – воскликнул генерал. – Не знают иностранцы нормальной еды! Приехал Роос, поел один раз нормально – и помер. И так со всеми будет!

Обрадованный Терлецкий предложил:

– Не пойти ли нам, господа, в трофейную? Не промочить ли горло?