– Что-о??? – я подпрыгнул на сиденье от изумления. – Да ведь эту партию ждет Нюрнбергский процесс! Даже «Правда» пишет, что сейчас коммунисты тысячами бегут из партии…

– Репрессивный аппарат в этой стране принадлежит коммунистической партии. Если оставить его в руках брежневской партократии, они очень скоро повернут его против демократии. Мы должны успеть перехватить у них штурвал, чтобы не было нового Тбилиси и гражданской войны. – Кто-мы? – Честные русские люди…

Тут шоссе вдруг резко сузилось – точнее, его перегородили барьеры какого-то ремонта. А очередной встречный грузовик, крытый зеленым пыльным брезентом, недолго думая, свернул со своей полосы на нашу и, дымя соляркой, с оглушительным ревом помчался нам навстречу. Но маленькая русская женщина, доктор экономических наук и народный сенатор Татьяна Колягина не пожелала уступать дорогу армейскому грузовику. Подавшись всем телом вперед и держа своими женскими ручками прыгающую баранку, она вела свой крохотный «жигуленок» прямо в лоб этому «МАЗу».

– Таня, что вы делаете?!!

– Это моя дорога! – сказала она сквозь зубы, и на ее круглом, как у Раисы Максимовны Горбачевой, лице обозначились такие же, как у Раисы, упрямые скулы.

Только теперь, при приближении летящего на нас «МАЗа», я разглядел то, что, может быть, Колягина своими острыми глазами увидела раньше, – портрет Сталина под лобовым стеклом кабины водителя. Эта мода на портреты Сталина сейчас довольно сильна в СССР, особенно среди среднего класса, напуганного ростом преступности и анархии. «При Сталине был порядок! А теперь хозяина нет!» – вот мнение русского обывателя, привыкшего веками жить «под хозяином». Теперь, вознесенный под стекло высокой кабины «МАЗа», портрет этого «хозяина» – в реве грузовиков и в копоти солярки – со смертоносной скоростью летел по Ленинградскому шоссе прямо на нас.

– Таня!!!

– Отстаньте!…– процедила она. Я уперся руками в «бардачок» и закрыл глаза. Но в последний миг, за долю секунды до неизбежного столкновения, водитель грузовика взял чуть вправо.

Портрет «хозяина» уступил нам путь и пролетел за левым окном.

А дорожный знак сообщил, что до аэропорта осталось два километра.

– Вы камикадзе,– сказал я Татьяне.

– Вы имеете в виду вступление в компартию? – спросила она.

– Я имею в виду все! Вы все тут живете, как камикадзе. Но это интересно. Если можно, завтра мы продолжим беседу. – Вы же летите в Ленинград! – сказала она. – Завтра утром я буду в Москве. Она посмотрела на меня, но промолчала. На войне как на войне – чем меньше знаешь о планах соседа по фронту, тем легче будет, если попадешь в плен к противнику.

У трапа советского «ИЛа» дежурная по посадке сверяла наши лица с фотографиями в паспортах и галочками отмечала в своем списке каждого члена делегации.

– Вам привет от моей мамы, – сказала мне наша гидша Оля, проходя мимо меня по проходу в конец салона.

– Спасибо, – ответил я, поняв ее намек. Оля оказалась права: если бы я не сел в этот самолет, КГБ и московский угрозыск немедленно стали бы искать меня по всей Москве.

Мы взлетели. При наклоне крыла внизу, за иллюминатором, открылась вся Москва. Наши стали щелкать фотоаппаратами, целясь в основном на Кремль, ясно видный даже через городской смог. И никто не кричал им, как когда-то, лет десять назад: «Нельзя снимать! Прекратите! Отдайте камеры!» Гласность, черт возьми, подумал я и отыскал глазами совсем другую часть города – юго-восток. Там, укрытые маревом заводских дымов, были Кабельные улицы, и среди них, на Второй Кабельной, – дом номер 28. Конечно, сверху, с такого расстояния, я не видел этого дома. Но почти трое суток – 60 часов! – я был от этого дома всего на расстоянии двадцати минут на такси. И у меня не хватило духа съездить туда.

«Guts [Мужество]», – подумал я по-английски, вот точное слово. Guts тебе не хватило, вот что! Но почему? Только потому, что Аня постарела за эти десять лет, как постарели все мои остальные московские знакомые? И вместо прежней Белоснежки меня встретит пожилая располневшая сорокалетняя женщина с толстыми синими венами на ногах?

Черт возьми, мне уже тоже не 25! После десяти лет разлуки быть от нее всего в десяти километрах и улететь вот так, молча, как последний трус?

God damn, я должен вернуться в Москву! Я должен вернуться первым же поездом – не ради Ельцина и Гдляна, нет! А ради Ани и самого себя.

– Можно здесь сесть? – Дайана Тростер, не ожидая моего ответа, села в соседнее кресло. – Я хочу… я хотьел… спасибить вас, Вадим.

Я изумился:

– You speak Russian?

– Немношко. Но я не знать, как делать глагол from «спасибо». But anyway I'd like то thank you for yesterday. You saved my life. And my money – almost all of it was in the hotel safe. I don't know how то repay you. [Но как бы там ни было, я хочу поблагодарить вас за вчерашнее. Вы спасли мне жизнь. И деньги – почти все деньги были в гостиничном сейфе. Я не знаю, как я могу отблагодарить вас].

– О, это просто! – сказал я по-русски. – Ты купишь мне дринк. Водку с тоником. Понимаешь?

– Понимайу, – ответила она и улыбнулась впервые со вчерашнего вечера. – How about double [Как насчет двойной порции]?

– Двойной? – я притворно задумался. – За double ты расскажешь мне секрет семейного счастья. Ты ведь замужем, верно?

– О, yes! – сказала она и по-русски остановила стюардессу: – Мисс! Дайте нам, пошалуйства, два double водка с тоник.

– Что-о??? – возмутилась стюардесса. – У нас не пьют в самолете! Это вам не Америка.

Вы когда-нибудь были у психиатра? Я не могу себе представить писателя, который ходит лечиться к психиатру. Зачем? Самым лучшим психиатром для писателя, даже если этот писатель действительно шизофреник, является пишущая машинка. Или word processor. А точнее – неизвестный читатель, которому чepeз word processor писатель отдает свою боль, гнев, тоску, отчаяние, мнительность и дурные миражи подсознания. Кстати, радость, наслаждение и прочие ощущения счастья не входят в этот список. Немыслимо вообразить Достоевского, который с радостью садится писать «Преступление и наказание». Я был у психиатра три раза в своей жизни. Но первые два не в счет, потому что это были визиты к гипнотизерам, которые излечивают от курения. Как человек слабовольный, я не мог избавиться от этой болезни сам и решил купить себе чудо. Тем более, что в газетном объявлении цена на это чудо была не очень большой – 70 долларов. Первый гипнотизер – русский – погружал меня в сон индивидуально больше часа, но так и не погрузил – выйдя от него, я тут же закурил. А второй – американец – был таким сильным гипнотизером, что принимал пациентов сразу группами. И он действительно погрузил всех в сон буквально на второй минуте. Я это видел собственными глазами, потому что я был единственным, который не уснул. На пятой минуте гипнотизер посмотрел на меня и сказал, что я могу идти к его секретарше и получить свой чек обратно.