Костылев решительно размотал шарф, повесил его на стул и распахнул пиджак, открыв заросшую грудь. Потом стащил шапку.

Сидоров заморгал, губы его шевельнулись, однако не последовало ни звука.

– Есть еще хвост, – с вызовом сообщил Костылев, – и вот. Он в одну секунду скинул валенки и прошелся по линолеуму, выбивая копытами чечетку.

– Присядьте, – холодно сказал Сидоров.

– Не могу: хвост, – парировал Костылев, пристукнул копытом и встал.

– Какого ч… С какой стати вы демонстрируете мне все это? – В голосе Сидорова была враждебность. – Я вас об этом просил?

– То есть… А что же мне было делать? – изумился Костылев.

– А мне… мне теперь что делать? Об этом вы побеспокоились, нет? – Кряхтя, Сидоров вылез из-за стола, подошел к Костылеву вплотную и наклонился, разглядывая копыта. Выпрямился, потрогал рога, дернул сперва левый, потом правый и даже, вроде, попытался отвинтить. Костылев застонал.

– Несъемные, – сокрушенно констатировал Сидоров и коснулся шерсти. – Натуральная, – тоскливо вымолвил он. – Как же это вы… так?

– Понятия не имею.

– Наденьте обувь. – Сидоров направился к двери и запер ее на ключ. Затем вернулся за стол, понюхал воздух – снова пахло химией – и покачал головой.

– Эпоксидка? Нет. Сера. Следовало ожидать.

– Почему? – быстро спросил Костылев.

Не отвечая, Сидоров забарабанил пальцами по столу.

– Садитесь, – рассеянно произнес он. – Ах, да, мешает… Ну, как хотите… В общем, так, Алексей Петрович. Я, откровенно говоря, пока растерян и совершенно не представляю себе объема последствий всей этой… ерунды. Тьфу! Ведь ерунда какая, ей-богу!

– Не поминайте всуе, – саркастически заметил Костылев. – Все же здесь диавол.

– Да что вы язык распускаете? – Сидоров побагровел точь-в-точь, как давешняя докторша. – Чтоб я не слышал этого слова! Еще не хватало – у нас в институте и… эти. Зарубите на своем носу раз навсегда – их нет! Нету, поняли вы?

– Да я пошутил.

– Вот и помалкивайте! Шутник выискался. Короче, я вынужден обо всем доложить наверх. Вы меня вынудили. Заметьте себе – вы. А мне теперь вместе с вами… гореть. А раз так, я должен знать все обстоятельства. Как это случилось, почему, где? Хотя, почему – это, допустим, я себе вполне могу представить. В смысле – почему именно с вами. Вы ведь у нас особенный. Так сказать, оригинал. Генератор безумных идей. И ученый, и… вообще. Отчеты пишете… как Лев Толстой.

– Это плохо? – ядовито спросил Костылев. Но Сидоров только отмахнулся.

– Сейчас важно другое, – продолжал он. – Ваша… версия. Как вы это сами-то объясняете?

– Никак, – Костылев пожал плечами. – Лег вчера спать, ночью просыпаюсь, и… – он похлопал себя по рогу. – В общем, можете не сомневаться – я к этому никакого отношения не имею, и будь вы на моем месте…

– Стоп, – Сидоров стукнул по столу ребром ладони. – Стоп. Не переходите границы, не нужно. Я, разумеется, вхожу в ваше положение (вы, по-моему, его еще не вполне осознали и потому ведете себя… неправильно. Очень мягко говоря). Я даже готов поверить, что вы искренне думаете, будто не… будто не имеете отношения, не знаете, не хотели. Я, наконец, готов принять на себя некоторую долю ответственности…

Не глядя на Костылева, он говорил все быстрее и легче, будто скользил на санках с ледяной горы, постепенно набирая скорость.

– …но это отнюдь не значит, что я собираюсь…

Раздался громкий стук в дверь. Санки сходу уткнулись в сугроб. Перекосились.

– Да! Да! Сейчас! Я занят! Зайдите через десять минут! – нарочито бодро откликнулся Сидоров, перешел на шепот и от этого почему-то смягчился:

– Идите пока и работайте. Я переговорю с Александр Ипатьевичем. Может, еще и… Тьфу, ерунда какая, ты подумай. И так некстати… Только уж вы, Алексей Петрович, пожалуйста… без этих! Не бравируйте. Бравировать нечем. Да!

Отметив про себя, что начальник избегает обращаться к нему на ты, Костылев вышел в коридор, держа в руках шапку и шарф. Сидоров за его спиной недовольно скрипнул. Пускай скрипит – прятаться и забиваться в углы Костылев не намерен.

Первым в лаборатории его увидел опять-таки Гуреев. На кисло-аскетическом лице его обозначилось удивление, которое он тотчас погасил, не такой это был человек, чтобы плебейски разевать рот на чужие рога и шерсть. В следующее же мгновение он понимающе кивал, и выражение глаз его было, как всегда, утомленным.

– Не ново, старик. Увы, старо, как динозавры. Было тысячу раз. Мефистофели, Фаусты, Вельзевулы разные. Воланд, наконец… Не обижайся, но. Убого. И плоско.

Он пожал узкими плечами и стал считать на калькуляторе. Костылев же добрался до своего стола, отпер верхний ящик и достал третий экземпляр отчета. Надо проверить, что там за лишние тире. Да! Надо работать и плевать на всю эту… как он сказал, Сидоров? На эту ерунду! Никакой паники, ничего смертельного, бывает хуже. И вообще – на данный момент ситуация вполне исчерпана, все шаги, которые требовалось сделать, сделаны, и значит, нечего суетиться. Быть независимым, вот что главное в любых обстоятельствах. А результаты экспериментов все-таки сплошной блеск!

Однако читать стоя было неудобно. Обдумывая, что ему предпринять, чтобы можно было сидеть, Костылев не услышал, как подошла Лена Клеменс.

– Алексей Петрович, – сказала она своим машинным голосом. – Я сделала вывод. Вы абсолютно правы. Это достойно. А глупые шутки некоторых бездарностей следует игнорировать.

Костылев, отыскивая в ящике стола бритву, неопределенно пожал плечами. Найдя лезвие, он взял его двумя пальцами, решительно шлепая валенками, вышел из комнаты и направился в туалет.

С брюками пришлось помучиться. Резать, как попало, прямо по ткани, было жалко, а пороть по шву Костылев не умел. Он заперся в кабинке, стоя в одних трусах и поставив ногу на унитаз, брюки лежали на колене и норовили соскользнуть на пол. Все же, наконец, удалось создать достаточное отверстие. Костылев оделся и вытащил наружу хвост. Плевать. Вот уж – плевать! В конце концов, надо думать в первую очередь о деле, а не о том, кто что скажет. Это конформизм. И вообще – подумаешь! Поводов лезть на стену пока еще нет. Никто не умер и не заболел смертельной болезнью. А хвост… Что ж – у наших предков тоже были хвосты. А хвостатый мальчик из анатомии? Не вешался же он оттого, что имел этот… рудимент. А человек Евтихиев{121}? Да мало ли какие встречаются аномалии! И, заметьте себе, лучше, когда они физические. Вот если бы он, Костылев, проснулся подлецом или трусом, было бы намного хуже, правда? Паниковать нечего, надо вести себя с достоинством.