Но Горация ли, Эмма ли — Нельсону было все равно. Восторг, молодого отца перехлестывает через край в письмах матери ребенка, его «единственной, единственной, единственной любви». Он клянется жениться на ней, как только это станет возможно. «Боюсь, друг бедной миссис Томпсон сойдет с ума от счастья, — пишет Нельсон. — Он рыдает, молится и выкидывает всякие штучки, хотя всей полноты чувств выразить все же не отваживается… Он буквально бредит тобой и девочкой. А я разделяю его чувства и толком ничего не могу написать… Он все время повторяет, как ты ему дорога, и просит поцеловать и благословить свою крошку».

Не менее Нельсона опасаясь людской молвы, леди Гамильтон в то же время устала от его ревности и всех его разговоров об измене. О чем раздраженно ему и писала, получая такие, например, ответы:

«Я хорошо знаю принца У., и никакие упреки, доставляющие, кажется, тебе удовольствие, не способны изменить моего мнения. Прежде чем снова ругать меня, прикинь — теперь, чтобы уладить все, нам требуется четыре дня, а не четыре минуты, как в лучшие времена… Будем счастливы, это в наших силах. Знаешь, чем я развлекался нынче вечером? Трубридж ушел спать, я остался наедине со всеми твоими письмами (кроме того, плохого, жестокого, которое я сжег) и вымарывал из них сердитые слова, а потом все перечитывал и перечитывал, сорок раз перечитал, и если бы ты своими глазами увидела, насколько лучше и приятнее они стали, уверен, ни одного сердитого слова больше бы мне не сказала».

В ответном письме Эмма говорит о скандале, какой может разразиться, если в его завещании сохранится, как он того хочет, анаграмма, связывающая ее имя с именем ребенка, рожденного вне брака. К тому же викарий церкви Святого Георгия может полюбопытствовать, откуда взялись такие чудные имена, как Йохем и Мората Енторб. Нельсон согласился ничего пока не менять в завещании и отложить церемонию крещения.

Ну а письма, иногда по четыре в день, письма, содержащие заверения в любви и вечной преданности и в желании жениться, ибо Эмма — женщина, «куда более подходящая» (ему), чем законная жена», хотя речи о разводе с этой самой законной женой не заходит, — письма продолжают идти.

«Будь ты свободна или найди я тебя на крыльце, женился бы сразу, не раздумывая… Надеюсь, когда-нибудь мне удастся привезти тебя туда (в Норфолк) на законных основаниях, но любовь и нежность тут ни при чем. Зачем ты называешь имя этой женщины (леди Нельсон)?.. О если бы судьбы наши сложились не так! Я объездил весь свет, побывал во всех уголках, но нигде не видел не только равной тебе, но и кого-либо, хоть отдаленно похожего на тебя…

Я люблю. Никогда и никого я так не любил, как тебя, и ни от кого не слышал таких слов любви, как от тебя, и, слава Богу, никому ты их, кроме меня, не говорила. В моем сердце, сердце правдивом и отзывчивом, только двое — ты, возлюбленная моя Эмма, и моя страна… Ты с легкостью представишь, как я по тебе тоскую. Мои чувства обращены к тебе одной… Любовь моя, мой светлый ангел, моя Богом дарованная жена, единственная истинная жена до самой смерти… Поцелуй много раз от меня нашу дорогую Горацию, не забудь поцеловать…»

Действительно, другие женщины не представляли сейчас для Нельсона никакого интереса. Те, что ему нравились, например, Сара Коллингвуд, с которой он сиживал у камина в одной из плимутских гостиниц, пока ее маленькая дочь обучала собачку по кличке Филлис плясать, лишь заставляли его еще сильнее тосковать по Эмме и теплу домашнего очага. Других вообще не существовало. Например, «расфуфыренной старой жены одного адмирала», или жены другого офицера, большой любительницы спиртного и «на вид чистой кухарки», или некоей «миссис Д.», «этой сучки-сводницы», или леди Аберкорн, тоже «гнусной суки», «от любовников всегда возвращавшейся к мужу, так как никто не мог ее удовлетворить». «Все (женщины), кроме тебя, — заверяет он Эмму, — для меня сущее наказание, ибо кто может сравниться с моей Эммой?.. Без твоего согласия я ни с кем за стол не сяду, — продолжает он, — хотя при моих чувствах к тебе мне можно доверять, даже если я окажусь в темной комнате наедине с пятьюдесятью обнаженными девственницами».

В Плимут Нельсон поехал через Эксетер, где 17 января ему вручили грамоты почетного жителя города, далее, в Хонитон, где родился один из «членов братства» Джордж Уэскотт, командир «Маджестика». Погибший на Ниле Уэскотт являлся сыном пекаря и начал морскую службу в качестве помощника капитана. Нельсон пригласил его вдову и дочь на завтрак. За столом он спросил миссис Уэскотт, получила ли она золотую медаль мужа, и, услышав отрицательный ответ, снял с шеи собственную — она висела на голубой ленте — и передал ее «бедняжке» со словами: «Вы ведь не будете ее ценить меньше оттого, что раньше они принадлежала Нельсону?»

В Плимуте, где 22 января Нельсона провозгласили почетным жителем и этого города, он встретился с родней другого капитана, — сестрой Трубриджа, о которой пренебрежительно писал леди Гамильтон, что лицо у нее покрыто оспинами, она, как и брат, ничего не слышит и, стало быть, Эмме нет нужды ревновать к ней. Плимут, продолжает он, произвел на него отвратительное впечатление, погода ужасная, и с ним часто случаются приступы морской болезни. К тому же глаза начали сильно беспокоить его, и адмиралу пришлось обратиться к судовому врачу. Тот заявил — Нельсон пишет слишком много писем, и, возможно, теперь не обойтись без операции. «Он велел мне ничего не писать, — продолжает он, — употреблять только самую простую пищу, а о вине и пиве вообще забыть; не зажигать света в каюте; надевать на глаза зеленый козырек (сошьешь мне, дорогая, один-другой, кроме тебя, некому), и каждый час промывать их холодной водой… Глаз налился кровью и почти покрылся пленкой: видеть могу только краем глаза. «Корабельные палубы, — пишет он далее, — протекают, создавая большие неудобства, вполне соответствующие моему нынешнему подавленному состоянию. Всю ночь не сомкнул глаз, почти ничего не вижу и чувствую себя. отвратительно».

Нельсон получил сообщение о готовящейся адмиралтейством операции на Балтике, в связи с чем ему предписывалось перенести свой флаг на другой корабль, «Святой Георгий», семидесятичетырехпушечник, более приспособленный к действиям в балтийских водах. Новый флагман адмиралу не понравился, по крайней мере внешне. «Ты даже представить себе не можешь, — жалуется Нельсон в письме леди Гамильтон, каким запущенным он выглядит в сравнении с моим «Сан-Хосе», а внутри, вполне возможно, там еще хуже, чем снаружи».

Перед тем как перебираться на новый флагман, Нельсон написал в основанное более ста лет назад Общество по распространению христианского вероучения, напоминая о врученных в свое время каждому члену экипажа «Агамемнона» и «Бристоля» экземплярах Библии и утверждая, будто доблестью, проявленной на службе королю и нации, матросы и офицеры в немалой степени обязаны «урокам господствующей религиозной веры». Он, Нельсон, надеется, что и команде «Сан-Хосе» (состоящей примерно из 900 человек) Общество также вышлет по экземпляру Библии и кораблю будет сопутствовать такой же успех, как и его предшественникам.

Одно время Нельсону не давала покоя мысль о преступности его связи с Эммой Гамильтон с точки зрения религиозного канона. Но постепенно ему удалось переубедить себя. «Я знаю, англичанка ты истинная и верная, — писал он ей, — и всякий, кто не станет на защиту нашего короля, наших законов, нашей религии, вообще всего, что нам дорого, вызывает у тебя одну лишь ненависть». Ну а что касается его самого, то уже много лет назад ему явилось видение своей жизненной миссии, и Эмма Гамильтон от нее никоим образом не отделима. «Как верю я в Бога, так верю и в твою святость, — писал он. — В наш век разврата ты являешь собою пример истинной добродетели и чистоты… Найду ли слова, способные достойно возблагодарить тебя за все добро, оказанное мне, мне, несчастному парии, находящему опору лишь в твоей щедрой душе». Впечатление такое, будто Нельсон получил от самого Всевышнего соизволение не соблюдать правил, обязательных для других мужчин. Той зимой он собственноручно написал молитву и отослал ее женщине, самим провидением предназначенной стать его спутницей в жизни: