– Закрой пасть, манда. Ты никто. Ты моя добыча. Хотела меня убить, манда? Задушить хотела? Давай посмотрим, кто кого задушит. Сейчас будем набивать тебя говном через задницу, пока не полезет изо рта. Ссыкливый педик. Хотел завалить копа – а сам педик, трехсотфунтовый мешок с говном.

Рыча от натуги, Нуньес с сержантом поднимают и сажают громилу.

– Вот уж не думал, что мешок с говном столько весит, – комментирует сержант. – Ладно, фамилия?

Громила с лютой ненавистью смотрит сержанту в глаза и через полсекунды молча опускает голову.

– Слушай, я знаю, что у тебя вместо мозгов дерьмо. Ну, родился идиотом. Бывает. Как ты там? «У-унга-унга-унга!»

Сержант поднимает плечи и сует скрюченные пальцы под мышки, изображая обезьяну.

– Но кое-чему ты с тех пор все же научился, правда? Теперь ты вырос в настоящего дебилоида. Большой прогресс, но ты такой тупой, что и не знаешь, что такое дебил, не говоря уже про дебилоида. Так?

Громила сидит с закрытыми глазами, упершись подбородком в ключицу.

– С этого дня каждый раз, проснувшись утром, подходи к зеркалу – знаешь, что такое зеркало? Или у вас нет зеркала в джунглях? Подходи к зеркалу и говори: «Доброе утро, говноедская рожа». Что такое утро, знаешь? Ты о чем-нибудь, блядь, имеешь хоть какое-то понятие, безмозглый? Что такое мозг, знаешь? А ну, смотри на меня, осел! Я тебе вопрос задал! Как зовут, блядь? Имя есть? Или ты такой долбоеб, что не можешь вспомнить? Ты в говне по уши, придурок. У тебя на брюхе мы собрали столько крэка, что хватит на три пожизненных подряд. До конца дней, блядь, просидишь с недоделанными, тупыми, как ты. Там у некоторых вообще нет мозгов. Но у тебя, думаю, есть, ну хоть половина мозга. А ну-ка, сосчитай до десяти.

Арестованный по-прежнему угрюмо сутулится на полу.

– Ладно, подсказка. Начинается с одного. Ну ладно, давай хоть до трех. Что такое «три», знаешь, да? Идет после одного и двух. Давай, считай до трех. Не хочешь разговаривать? Тогда сгниешь, животное!

– Сарж, – вмешивается Нуньес. – Дайте я с ним поговорю, а? Передохните, сарж. Остыньте. А?

Сержант устало качает головой.

– Давай. Только не забывай – это чмо пыталось меня убить.

С этими словами он выходит за дверь.

Нестор спешит прямиком к белой девушке… ¡Coño! – в комнате жуткая темень, все окна забиты. Но ее лицо такое белое, что она в этом мраке светится, чисто ангел. Нестора разбирает любопытство – и потому он резко сознает, что насквозь мокрый от пота. Он пробует стереть пот с лица ладонью. Это не помогает, зато и рука теперь становится потной. Самое ужасное – футболка. До нитки… а ведь она вообще ему мала и теперь облепила тело, так что торс кажется мокрым, какой он на деле и есть. Вытерпит ли белая девушка разговор с потным насквозь копом? Забота едва ли уместная во время допроса, который Нестору нужно провести. Вот он подходит – какое белоснежное лицо! Девица прекрасна, как Магдалена, только ее красота совсем другая. На лице Магдалены в компании мужчин всегда словно бы написано: «Я знаю, о чем ты думаешь. Так что давай с этого и начнем, ладно?» А эта кажется совершенно невинной и простодушной, наивная белая мадонна, явившаяся в Овертаун. Она так и держит на руках черного ребенка – оказалось, девочку. Младенец уставился на Нестора – настороженно? с любопытством? Хотя бы она не вопит. Симпатичная малышка – даже когда сосет бутылочку со всей сви-уп-бульк, сви-уп-бульк серьезностью. Нестор улыбается ей, как бы подразумевая: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо я пришел как друг».

– Я – агент Камачо, – представляется он белой-пребелой мадонне. – Прошу прощения, что я в таком…

Он не может найти подходящего прилагательного, показать, что понимает, каким потным чучелом, наверное, выглядит. Даже «мокрый» прозвучало бы… как-то коряво. Тогда он просто поднимает руки и сгибает пальцы, указывая себе на грудь, да вдобавок растерянно пожимает плечами.

– …но мы обязаны опросить каждого, кто видел происшествие. Может быть, выйдем на крыльцо?

Девушка моргает, но ничего не говорит. Кивком выказывает нерешительное согласие и следом за Нестором идет, не выпуская младенца, на крыльцо.

На крыльце Нестор впервые видит ее при свете.

:::::: ¡Dios mío! Какая необыкновенная!:::::: Он не может оторвать глаз. Вмиг окидывает ее взглядом с ног до головы. Кожа у нее была белая и гладкая, будто фарфоровая тарелка, – но волосы черные, чернее черного… да, прямые, густые, блестящие, падающие до плеч пышной, как у любой кубинки, волной… а глаза… взирающие на Нестора и расширенные от страха – и тем еще восхитительнее – и черные, чернее черного… но на фарфорово-белом лице. Губы изящные и с каким-то загадочным выгибом, который Нестор про себя – без всякой ясной причины – окрестил «французским» – ну, пусть французские, но не красные, скорее лиловые… без помады… она вообще не накрашена, хотя погоди-ка! А это не совсем так, ну-ка! Нестор замечает тени.:::::: Краешки нижних век у нее обведены тенями, отчего ее большие глаза кажутся прямо-таки выпуклыми! И не говорите, что она этого не сознает… и вот что, не говорите мне, будто она не сознает, какая на ней короткая юбка – или так нечаянно получилось, что всем видны ее славные длинные ноги, такие обычно зовут изящными… какая бы еще белая americana осмелилась явиться во вшивый овертаунский наркопритон сверкать такими изящными манкими ногами?:::::: Впрочем, сейчас она не кажется такой уж смелой. Она все моргает, моргает, моргает… Рот чуть приоткрыт, потому что она учащенно дышит… и ее груди от этого подымаются и опадают. Их прикрывает блузка из грубой хлопчатобумажной ткани, застегнутая доверху, кроме последней пуговки, то есть без малейшего намека на чувственность, – но даже так надежно спрятанные, они кажутся Нестору совершенными, эти груди… и очевидный испуг девушки отчего-то трогает Нестора за душу… Нестор Пастырь… Он тут же чувствует к этой девушке то, что почувствовал к Магдалене в тот день, когда впервые увидел ее на Кайе Очо. Он полисмен, а она – барышня. Он галантный коп – но при этом на сто процентов безукризненный служака. Не то чтобы Магдалена тогда хоть на секунду показалась ему испуганной. И все равно чувство, будто он сильный справедливый рыцарь, оберегающий даму, было то же самое.

– Как вас зовут? – спрашивает Нестор.

– Жислен.

– Джи-лен… как это пишется?

– Ж-и-с-л-е-н.

– Без «д»?

Жислен без «д» утвердительно кивает, и Нестор опускает взгляд, будто в блокнот, где только что писал, жует губами и качает головой в старинной полицейской манере, как бы говоря: «Жизнь и так непроста. Зачем же вы tontos так стараетесь сделать ее еще труднее?»

Какому-нибудь жулику или бродяге он сказал бы сейчас: «Фамилия есть?» Но эту экзотическую Жислен просто спрашивает:

– А фамилия?

– Лон… те… й, – отвечает она, или так слышит ее Нестор. Жислен прикрывает лицо ладонью от солнца.