Он был смышленый, расторопный парень, но мне пришлось его сильно уговаривать, чтобы он пошел ко мне в ординарцы. И тогда он мне примерно так сказал: «А вы знаете, что люди уже боятся к вам в ординарцы идти? Этот погиб, тот погиб, третий погиб, так что вы приносите несчастье…» Но потом я его все-таки уговорил, и когда мы с ним тогда в последний раз виделись, то он мне так шутя сказал: «Ранен, но зато и не убит».

Эвакогоспиталь-1085. Капитаны Глущенко, Окишев, Малютин. Май 1944 года, Ярославль

А в полевой госпиталь меня отправили на По-2. Причем я до этого даже и не видел никогда таких санитарных самолетов, и когда мы летели очень низко над землей, то я подумал, что все, это последний в моей жизни полет…

Выгрузили меня и одного раненого солдата, нацмена, занесли в какое-то здание и положили на нары. А на грудь нам положили по бутерброду с маслом и что-то еще. А мне и так плохо, есть не могу и не хочу, к тому же и рука еще не действовала, как и нога, она была недвижима. И вот так я лежал и наблюдал за ним. Он то украдкой посмотрит на мой паек, то отвернется. Опять посмотрит, отвернется. А потом вдруг взял его резко и съел. И я его за это не осуждаю, он, видно, очень голодный был.

Но что интересно. До операции, которую мне сделали в этом полевом госпитале, у меня хоть и был паралич руки и ноги, но зато я все понимал и мог говорить. Причем я даже не верил, что у меня серьезное ранение в голову и меня отправят в специализированный госпиталь, потому что даже крови почти не было. Думал, ерунда, вот только почему-то не действуют ни рука, ни нога… И только потом я начал чувствовать, что у меня в голове будто что-то тяжелое осело.

А вот во время операции врачи, видно, что-то повредили, и после нее я уже мало что помнил и понимал. Во время операции я слышал диалог врача, очевидно, с медсестрами. Причем хирург говорил с таким характерным кавказским акцентом, и вначале я слышал, как он жалуется, что никак не может найти осколок, и только потом услышал, что они его все-таки нашли. И последнее, что помню, как мне предложили оставить на память этот осколок, и вот только тут я уже потерял сознание.

Отправили меня в специализированный, как мы говорили, черепной, госпиталь в Ярославле. Но после этой операции я не помнил, ни кто я такой, ни как меня зовут, вообще ничего… В госпитале, где мне сделали операцию, меня узнала, хоть я и был весь перебинтованный, одноклассница моего брата Николая, но она меня принимала за него. Я вообще с трудом понимал даже простую речь, у меня были сильнейшие головные боли, и чтобы она от меня отстала, а она меня спрашивала, Николай ли я, то согласился.

А потом у меня начались еще и галлюцинации, мне казалось, что какая-то физиономия гримасничает и показывает мне язык.

Но самое страшное, что если раньше я хотя бы понимал, что говорят другие, то какое-то время после операции даже самые обычные слова были для меня только набором звуков. Я вроде помнил, как они звучат, а вот что означают, забыл… А ведь я еще на фронте слышал такое, что при ранении в голову человек иногда становится фактически живым трупом: ничего не помнит и даже двигаться не может…

И только постепенно ко мне начали возвращаться какие-то воспоминания. Вначале я вспомнил родителей, что-то еще, а попробовал ходить только спустя три месяца… Я очень стеснялся своей немощности, поэтому попытался самостоятельно ходить ночью. Но не рассчитал свои силы, упал на лестнице, ударился головой и потерял сознание. А утром меня предупредили, что если я получу еще один ушиб головы, то все лечение пойдет насмарку…

Всего в ярославском госпитале я пробыл четыре месяца, и на комиссии услышал окончательный приговор: «К военной службе не годен. Инвалид первой группы, нетрудоспособен. Направляется по месту жительства родителей в сопровождении медсестры». Вы себе даже не представляете, какое я тогда испытал разочарование… Ведь я так хотел вернуться на фронт в свою дивизию, а меня записали в инвалиды…

Но я когда потом эту ситуацию оценивал, то пришел к выводу, что и тут мне крупно повезло. Ведь еще будучи в Ярославле, я случайно узнал, что больше половины раненых нашего госпиталя стали пациентами психиатрической лечебницы… А как я это узнал.

Когда я уже понемножку начал ходить, то однажды вышел на улицу. А это лечебница находилась совсем близко от нашей больницы, буквально на другом конце квартала. И когда я дошел до нее, то один из ее пациентов из окна мне крикнул: «Ничего, ничего, скоро и ты у нас будешь…» Он, видно, увидел или понял, что я из того госпиталя. Я, правда, сам тогда ничего не понял, спросил врача, и он мне объяснил, что это психиатрическая лечебница и что очень много раненых из нашего госпиталя попадают прямо туда…

А вообще в госпитале я насмотрелся разных горьких историй. Помню, как-то к нам привезли какого-то молодого лейтенанта, москвича. У него из затылка врачи достали очень маленький, буквально крохотный осколочек. Но этот осколок задел и повредил центр зрения, и парень ослеп…

Наш госпиталь был, как мы его называли, черепной, но в нем лежали еще и с ранениями в позвоночник. И была такая история. Одному парню должны были сделать операцию на позвоночнике, после которой он по прогнозам врачей должен был выздороветь. Но одна пожилая медсестра перепутала лекарство, сделала ему не тот укол, и его до пояса полностью парализовало… И хотя она сама страшно казнилась, но ее никто так и не выдал… Приходили, правда, из «особого отдела» разбирались, но дело оказалось непоправимое… Так что мне еще, можно сказать, повезло…

Отправили меня домой, но в сопровождение дали медсестру, потому что я сам мог ходить только на небольшие расстояния, к тому же рука у меня еще не действовала совсем. И по дороге в Свердловск произошел эпизод, который произвел на меня огромное впечатление, а может, и вообще решил мою дальнейшую судьбу.

У сопровождавшей меня медсестры был с собой медицинский журнал, и я до сих пор не знаю, намеренно она это сделала или нет, но она его оставила открытым на странице, где была статья про слепоглухонемую от рождения девушку, которая с таким страшным диагнозом сумела окончить не только школу, но и институт. Причем эта небольшая заметка была отчеркнута красным карандашом. И когда я прочитал эту статью, то меня словно разбудили. Я понял, что приложу все силы для того, чтобы не смириться с участью инвалида.

К тому же, когда мы уже подъезжали к Свердловску, я случайно встретил знакомых ребят из нашей школы. Мы разговорились, и они меня начали уговаривать поступать к ним в Свердловский политех. И эта встреча меня тоже как-то очень приободрила, потому что все они тоже были после фронта и ранений, но уже учились, поэтому моя надежда стать полноценным человеком еще более окрепла.

Но когда встал вопрос, что мне делать дальше, то я все-таки решил поступать в Свердловский юридический институт.

– А почему вы решили поступать именно в юридический?