«Психологическими особенностями, – считал Витгенштейн, – являются особенности животного в целом». Бессмысленно говорить, что «мое колено хочет идти на прогулку», поскольку только человек в целом может хотеть чего-либо. Но из-за чересчур завышенного значения научной психологии и нейробиологии нередко можно услышать что-то типа «ваша психика хочет купить этот продукт» или «мой мозг забывает разные вещи». Когда мы говорим нечто подобное, то не учитываем того, что желание и забывчивость являются действиями, имеющими смысл, только если рассматривать всего человека, который вовлечен в социальные отношения и обладает определенными намерениями и задачами. Бихевиоризм пытается исключить все это и одновременно очень сильно влияет на язык, который мы используем, чтобы понять других людей.

Психология, будучи созданной по модели физиологии или биологии, страдает от тех же ошибок, а также и от силы образного представления или буквального упрощения. Конечно, попытка упростить психологию до физики или хотя бы сделать из нее нечто механическое или биологическое, является одной из главных стратегий силы и контроля, которые предлагают различные теоретики, упомянутые в данной книге. Джевонс понимал разум как механическое балансирующее устройство, Уотсон считал его не более чем наблюдаемым поведением, для Селье он мог скрываться в теле, для Морено разум заключался в исследовании социальных сетей, маркетологи сегодня любят отождествлять наши решения и настроение с нашим мозгом, и так далее.

И все же нам не нужно возвращаться к дуализму Фехнера или Вундта. Чтобы доказать субъективную, трансцендентную, непостижимую природу психики, как противопоставление физическому телу, необходимо перевернуть этот дуализм с ног на голову, как свидетельство теории самоосознания, наполовину обращенной к нейробиологии, а наполовину – к буддизму. Чтобы вновь сделать понятие психики всецело частной и невидимой внешнему миру, нам нужно продолжать задавать себе невротические и параноидальные вопросы, такие как «что я чувствую на самом деле?» или «мне интересно, правда ли он счастлив?». В такой запутанной философской ситуации разве что владелец магниторезонансного томографа может пообещать окончательно разобраться со всеми моральными и политическими вопросами [264].

Основополагающим различием между Бентамом и Витгенштейном является понимание того, что означает быть человеком. Бентам видел существование индивидуума в виде физической боли, которую можно уменьшить с помощью продуманного вмешательства. Это учение о сочувствии, которое распространяется в общество через научный контроль. Различие между человеком и животными с точки зрения философии в данном случае несущественно. Для Витгенштейна, наоборот, нет ничего важнее языка. Человек – это животное, которое говорит, а его язык понимают другие люди. Удовольствие и боль утрачивают свою важнейшую роль и не могут рассматриваться как причины научных фактов. «Человек изучил понятие „боль“, когда он выучил язык», но бесполезно искать реальность сознания вне слов, которые мы говорим [265]. Если люди научатся говорить за себя, постоянная необходимость в предугадывании или понимании того, как они себя чувствуют, уйдет. По идее, отпадет в таком случае надобность в повсеместно использующихся технологиях психосоматического наблюдения.

Как еще понять людей?

Психология и социология возможны только при определенных условиях, описанных Витгенштейном. Систематические попытки понять других людей через их поведение и речь вполне оправданны. Но они не сильно отличаются от того обыденного понимания, которым мы все пользуемся в повседневной жизни. Как утверждает социальный психолог Ром Харре, мы все периодически сталкиваемся с проблемой, когда мы не уверены, что имеют в виду другие люди или что они собираются сделать, но существуют способы для преодоления этого. «Единственное возможное решение, – считает он, – это использовать знание себя самого как основу для понимания других, и понимание других, чтобы лучше узнать себя[266]».

Из вышесказанного следует, что для получения психологического знания необходимо воспринимать слова людей как можно серьезнее. И не только: мы, кроме того, должны понимать, что человек имел в виду, когда говорил, иначе мы не сможем понять причину, почему он что-то недосказал. Если бихевиоризм всегда пытается собрать сведения о том, что чувствует индивидуум в поисках эмоциональной реальности, то интерпретативная социопсихология настаивает: чувства и речь неотделимы друг от друга. Чтобы понять чувства другого человека, необходимо услышать и понять, что он имеет в виду, когда произносит слово «чувство».

Такие техники, как соцопросы, способны играть значимую роль, стимулируя развитие взаимопонимания в больших и сложных обществах. Но опять же, существует слишком много неясного в происходящем, когда идет речь о соцопросе. Последний никогда не станет инструментом для сбора околонаучных, объективных фактов. Соцопрос, скорее, – это действенный и интересный способ завлечения людей с целью исследовать их ответы. Вот что говорит Джон Кромби, критический психолог о соцопросах, посвященных счастью:

Это не значит, что соцопрос, направленный на изучение счастья, не дает никакой информации. Но то, что он сообщает, нельзя рассматривать вне социальных взаимоотношений между тем, кто делает опрос, и тем, кого опрашивают. Изучение чего-либо более объективного с целью понять самосознание респондента (например, анализ настроения в Twitter) не более чем химера. Здесь также наблюдается обман и манипуляция, создающие преграду между тем, кого изучают, и всеми остальными.

Другой способ трактовки приведенного выше аргумента заключается в том, что психология – это своего рода дверь, через которую мы идем к политическому диалогу. Такое прочтение является противоположным тому, которое было в традициях последователей Бентама и бихевиористов, описанных в данной книге. Они рассматривали психологию как шаг на пути к физиологии и/или экономике, но никоим образом не как путь к политике. До тех пор, пока все идет по плану, главные вопросы психологии остаются довольно простыми. Что делает тот человек? Что этот человек чувствует прямо сейчас? По большей части ответы на них несложны, и главная «методология» для поиска этих ответов такая же, какую мы используем каждый день: мы спрашиваем.