Прошло семнадцать лет.

Однажды зазвонил телефон – и вот оно, имя моего отца на крохотном экране телефона. «Он умер», – подумала я, решив, что это звонит его третья жена, чтобы сообщить мне об этом. Я не взяла трубку. Только слушала, как все звонит и звонит телефон. Пару минут спустя прослушала сообщение.

Оказалось, это не третья жена моего отца. Это был он сам. «Это твой отец», – проговорил он, а потом назвал имя и фамилию – на случай, если я вдруг забыла, кто мой отец. Он продиктовал номер своего телефона и попросил перезвонить ему.

Мне потребовалась неделя, чтобы собраться с духом. С ним было покончено. Я снова и снова наполняла его пустую чашу и преодолела, босая, кучу дерьма, держа эту чашу в руках. Я не позволила выплеснуться ни единой капле. Дочерней любви больше нет. Остались лишь воспоминания, что когда-то я любила его. Когда-то очень давно!

Я набрала номер.

– Алло, – проговорил он знакомым – сквозь все эти годы – голосом.

– Это твоя дочь, – сказала я и назвала имя и фамилию – на случай, если он забыл, кто его дочь.

– Ты смотришь Рэйчел Рэй? – тут же спросил он.

– Рэйчел Рэй? – прошептала я с бешено бьющимся сердцем, с трудом выговаривая слова.

– Ну да, Рэйчел Рэй. Писательница, автор кулинарных книг. У нее своя телепрограмма.

– Ах да… – выдохнула я.

И он продолжал болтать. Это был самый невероятный и ошеломительный разговор в моей жизни. Отец говорил со мной так, словно мы с ним беседовали каждую неделю, словно никогда не случалось того, что случилось, словно всего моего детства не существовало. Мы болтали о рецептах с низким содержанием жира и пуделях; о катаракте и важности защиты от солнца. Пятнадцать минут спустя я повесила трубку, совершенно ошарашенная. Он не был ни пьян и ни болен, не пребывал в старческом маразме. Он был моим отцом. Человеком, которым был всегда. И он разговаривал со мной так, словно я была его дочерью. Словно у него было на то право.

Но этого права у него не было. Вскоре после этого разговора он прислал мне по электронной почте беззаботное письмо. В ответ я повторила то, что написала ему много лет назад: налаживать отношения с ним готова только после того, как мы честно поговорим о нашем общем прошлом. Он ответил вопросом, что именно я «хочу знать».

К тому времени за моими плечами был большой путь! Я приняла свою жизнь и была счастлива. У меня двое детей и партнер, которого я люблю. Во мне больше не осталось гнева на отца и желания причинить ему боль. Но я не могла притворяться, что у нас есть какие-то отношения, если он отказывается признавать нашу жизнь. Я была готова выслушать. Мне нужно было его признание, чтобы понять его; нужно было убедиться, не стал ли он благодаря некоему чудесному повороту событий другим человеком – тем, который смог бы, наконец, стать моим папой.

Я написала самое великодушное, любящее, правдивое, бесстрашное, болезненное, зрелое и всепрощающее письмо, на которое только была способна. Затем вставила текст в электронную форму и отправила его.

Ответ пришел настолько быстро, что казалось невероятным, чтобы он мог успеть прочесть мое письмо целиком. В гневных выражениях он писал, чтобы я больше никогда не пыталась с ним связаться и что он рад, наконец, избавиться от меня.

Слез не было. Я зашнуровала кроссовки, вышла из дома, пересекла весь свой район, пошла в парк и поднялась на холм. Я не останавливалась, пока не добралась до самой вершины, а потом села на скамейку с видом на город. Это был канун моего тридцать девятого дня рождения. В свой день рождения я всегда думаю о родителях. А ты? Представляю их точно так же, как воображаю отца, получившего письмо с сообщением о смерти матери, – это представление застыло, что бы ни случилось с тех пор. Я отчетливо представляю себе мать и отца в тот день, когда я родилась. Как они, должно быть, держали меня на руках и думали, что я – чудо. Должно быть, они верили, что смогут быть лучшими людьми, чем прежде. Что они ими будут. Они знали, что будут. Они должны были ими быть. Потому что теперь на свете была я.

Поэтому тот момент – когда я сидела на скамейке, потрясенная случившимся – приобрел особую остроту. У меня было то самое чувство – его трудно определить словами, – когда ты одновременно и счастлива, и печальна, и разгневана, и благодарна, и покорна, и возмущена, и испытываешь все прочие возможные эмоции, слипшиеся вместе и стократно усиленные. Почему не существует названия для этого чувства?

Вероятно, самое лучшее определение – исцеление, однако мы отказываемся в это верить. Мы хотим верить, что исцеление намного чище и совершеннее, как младенец в свой день рождения. Как будто мы держим его на руках. Как будто мы стали лучше, чем прежде. Как будто мы будем лучше, чем были прежде. Как будто мы должны такими быть.

И это чувство помогало мне выжить. Оно будет и твоим спасением, сердце мое. Когда-нибудь и ты со всей полнотой осознаешь это и будешь процветать не вопреки утратам и скорбям, но благодаря им. Ты не выбирала событий, случившихся с тобой в жизни, но благодарна за них. В твоих руках вечно пребудут две пустые чаши, но тебе дано наполнить их.

Именно это я сделала в канун своего 39-летия, в последний раз наполнив пустую чашу своего отца. Долго-долго сидела я на той скамейке, глядя на небо, землю, деревья, дома, улицы, и думала: «Мой отец – мой отец! – он наконец-то, наконец-то, наконец-то избавился от меня».

Дорогая Лапочка!

Я не знаю, что мне делать. У меня такое ощущение, будто приходится выбирать между двумя вещами, которые я люблю больше всего на свете. У нас с женой есть полуторагодовалая дочка. Многие годы наша семейная жизнь был нелегкой. Моя жена – героиновая наркоманка, которая снова взялась за старое (после рождения малышки) после семи лет воздержания.

В моей семье со стороны каждого из родителей – по три поколения с историей зависимости. Я сам стал трезвенником, когда был подростком, и радикально изменил свою жизнь, пока жил в приюте для мальчиков, который отчасти считаю своим родным домом. Теперь я консультант по наркотической зависимости в том же приюте. Я стал ходячим примером для уличных детей Лос-Анджелеса, с которыми работаю, и они очень похожи на меня. Эта работа – мое призвание. Она даже вдохновила меня на написание романа, который стал самой воруемой книгой в моем родном приюте.

И с этого начинаются мои душевные терзания. Моя жена родом из маленького городка на Юге. Там я с ней и познакомился. Моя мать умерла в то время, когда я там жил. Жена заботилась обо мне. Этот город исцелил меня. Не так давно жена получила предложение о работе в этом городе. Там живут все ее родственники и друзья. У нее только что состоялось второе собеседование, и, вероятно, ей в итоге достанется эта прекрасная работа.

Просто не знаю, как быть. Я уже прошел половину курса по специальности «социология» в магистратуре, и в моей жизни появляются новые перспективы. Когда моя жена получила это предложение о работе, она призналась, что последние три месяца по предписанию врача сидит на лекарствах, чтобы постепенно избавиться от тяжелой зависимости. Она предпочитала не говорить мне об этом, хотя я поддерживал ее и просил не замыкаться в себе с момента срыва. Возможно, это покажется странным и бессмысленным, но ее молчание хуже предательства. Мне важно не терять контакта с ней.