Переживай – не переживай, но я заранее чувствовал одним местом, что Стэнли Робсон зашлет меня куда-нибудь подальше и погаже.

Хотя в запасе уже имелось местечко библиотекаря, я совершенно не знал, как мне поступить дальше. Ноги опять понесли меня наверх – я собирался поискать счастья на учительском поприще.

Восемьсот форт-фиксовских зэков регулярно и в две смены посещали двуязычную тюремную школу. Получение школьного диплома для зэков – граждан Америки было делом обязательным. В случае отказа от учебы арестанты лишались 15 % условно-досрочного освобождения, поэтому они «учились, учились и учились».

Я часто проходил мимо здания школы. На переменках зэки выходили покурить и размять конечности. Черные, мексы и белые почти никогда не смешивались – все стояли своими тесными кучками: 95 % «цветных», 5 % белых. 95 % – ученики, 5 % – учителя и помощники учителей… Мне срочно захотелось попасть в заветную «процентную норму».

Сразу же вспомнилось, что на четвертом курсе университета студент Трахтерберг писал научную работу на кафедре педагогики и психологии у интеллигентнейшего профессора Симона Моисеевича Годника.

Во мне все горело, я чувствовал, что наступила пора применить теорию на практике. Пестолоцци, Ушинский, Ян Амос Каменски, Трахтенберг… Я неплохо смотрелся в списке великих педагогов-новаторов.

На преподавательской работе в вузах служили мои дедушка и мама, бабушка была директором школы. К тому же во имя городского распределения я год проработал воспитателем группы продленного дня и даже военруком в одной из воронежских школ…

…Я сунулся в первый попавшийся кабинет. За столом сидела тридцатилетняя чернокожая красавица мисс Макдуггел.

Русско-еврейский Макаренко вежливейшим образом представился и напросился на работу в тюремные учителя. Я чувствовал в себе силы вести Social Sciences – общественные науки – смесь из американской и мировой истории, экономики, географии, социологии и демографии. По большому счету я мог бы справиться и с точными предметами и даже с ESL[241]. Работая первые полтора американских года в торговле, по вечерам я преподавал английский в одном из второсортных нью-йоркских колледжей.

«В тюремной школе планка требований должна быть еще чуть-чуть пониже», – думал я…

«Наоми Кэмпбелл» широко улыбнулась.

Взращенный российской высшей школой и коммунистической педагогикой «молодой специалист» ее явно устраивал. Она изящно подписала мое очередное заявление.

– Когда вы хотите, чтобы я начал? – спросил я, мысленно прощаясь с уютным библиотекарем Гринвудом.

– В любое время, – обрадовала меня непонятно что делавшая в тюрьме модель. – Единственное, надо подождать недельку, пока из отпуска не вернется моя начальница миссис Блейк. Она официально утверждает любого нового учителя.

– Oh, no! – сорвалось у меня. – Пока она вернется, я попаду на какую-нибудь другую работу и застряну там на полгода! Пожалуйста, я вас очень прошу, мисс Макдуггел, позвоните моему канцлеру Робсону, объясните ситуацию, попросите сделать исключение! Увидите, я буду очень хорошим работником, – не стесняясь, врал я.

Ставка делалась на возможные дамские чары красавицы и ее потенциальное влияние на всемогущего Робсона.

К сожалению, телефон канцлера не отвечал.

Макдуггел оставила весьма вежливый и политически корректный мессидж о заключенном Трахтенберге и его желании работать при тюремном гороно. Мы тепло распрощались и оба вышли в коридор…

…На следующий день я проверял вывешенные на доску объявлений списки «Вызовов» и «Изменений». Напротив моей фамилии стояла дата ближайшего понедельника и место первой тюремной работы – «Food Service».

Визит к самодуру и садисту Робсону ни к чему не привел.

Несмотря на послания от Гринвуда и Наоми Кэмпбелл, мой канцлер был неуязвим – подпись главной супервайзерши отсутствовала. На «коммиссарию» я не рассчитывал, «опиум для народа» инициативу не проявил, в дворники и уборщики меня не приняли…

«Предчувствия его не обманули!» – я попал туда, куда мне меньше всего хотелось.

Сам того не зная, з/к Трахтенберг повторял путь многих. С кухни начинали его будущие тюремные знакомцы: бывший мэр Провиденса, вице-президент Энрона,[242] радиоведущий NBC, владелец нью-джерсийского стадиона…

Ничего не бывает просто так, – в очередной раз настраивал себя Миклухо-Маклай, – значит, так нужно!

Для чего именно – в тот момент я не знал.

…Ночью мне снились ведра с пищевыми отходами, защита курсовой работы у профессора Годника и Владимир Конкин в роли Павки Корчагина.

В4 утра моя продавленная койка затряслась, и кто-то дернул меня за ногу: «Trakhtenberg, get up[243], подъем!»

Я не сразу понял, что происходит, поскольку в это время нас обычно не пересчитывали. На часы посмотреть не успел.

Ночные проверки личного состава проходили четыре раза: в 10 вечера, 12 ночи, 3 и 5 часов утра. В зависимости от настроения, обстановки на компаунде и личности дежурного дуболома нас либо освещали мощными фонарями, либо включали верхний свет, либо светили в лицо и спрашивали фамилию, либо поднимали с нар.

Любая из ночных счетных процедур была неприятна и даже в чем-то болезненна. Особенно с учетом того, что в 12-местной душегубке без кондиционера с испорченными шконками и при постоянном шуме заснуть было очень нелегко. Популярное в тюрьме снотворное – таблетки от аллергии – на меня не действовали.

Несмотря на усталость и стресс, я был постоянно перевозбужден – сон по-подлому не шел.

Я не хотел, чтобы беспокойные ночные дозоры в Форте-Фикс привели меня к каким-нибудь ненужным неврозам и легким психическим расстройствам. К сожалению, «уколоться и забыться», то есть игнорировать активную полуночную жизнь было опасно для жизни.

Один из первых уроков, преподнесенных мне в карантине Сашей Храповицким, заключался в следующем: зэк не имел права крепко спать. «Моргала» и «ухи» должны были быть начеку всегда!

Я пытался превратиться в осторожное ночное животное с постоянно работающей радарной установкой. Даже во сне я не мог полностью расслабиться – недоброжелатели из числа темнокожих соотрядников могли появиться у твоей койки в любой момент.

К сожалению, это была не паранойя рефлекcирующего новичка, а суровые тюремные будни Федерального исправительного заведения…

– Что происходит? – довольно громко спросил я, увидев в метре от нар зольдатена в сером с фонариком в руках.