— Вот как, — глаза её сузились сердито, и она поднялась, — порывисто, напомнив ему этим своим движением брата. — Что ж. Идёмте.

Обе лошадки – гнедая кобылка с белой звёздочкой во лбу и каурая, с белыми чулочками – Гурьеву понравились. У него даже от сердца отлегло. И Рэйчел, похоже, заметив это, улыбнулась. Ты такая умница, леди Рэйчел, подумал он. И ты так чувствуешь меня, что мне просто завыть на луну хочется. Леди Рэйчел. Леди Рэйчел.

И тут он сделал то, чего Рэйчел от него просто ну никак не ожидала.

Гурьев шагнул к яслям и осторожно протянул лошадям кусочки заранее припасённого сахара на ладони. Лошади, скосив яркие карие глаза на Рэйчел, которая замерла, аккуратно взяли лакомство тёплыми мягкими губами, и, покивав раз-другой, захрустели им, видимо, довольные знакомством. А Гурьев, ласково погладив морды лошадей, улыбнулся и что-то такое им прошептал, от чего кобылки снова часто-часто закивали и даже заржали тихонько.

Что, Полюшка, подумал он, сработает или нет? Ох, да что же это такое…

Рэйчел ошалело взирала на эту сцену:

— Вы что же, знаете лошадиный язык?!

— Чуть-чуть, — улыбнулся Гурьев, отходя от ограждения.

— И что вы им сказали?!

— Я сказал, что если они вас уронят, я сдам их на колбасу.

— Вы действительно сумасшедший! Немыслимо, — Рэйчел закрыла глаза и, запрокинув лицо, потрясла головой. — Какое счастье, что Тэдди этого не видел, иначе… Есть что-нибудь, чего вы не умеете хотя бы чуть-чуть?!

— Есть.

— Как интересно. И чего же?!

— Петь, леди Рэйчел.

От неожиданности Рэйчел фыркнула, а Гурьев – засмеялся. И взял её за локоть. Как тогда, на «Британнике».

Увидев лицо явившегося едва ли не за час до назначенного времени встречи Осоргина, Гурьев встревожился:

— Вадим Викентьевич, с вами всё в порядке?

— Со мной – да, — кивнул Осоргин, опускаясь в кресло. — А вот с вашим Полозовым… Я полагал самого себя – до встречи с вами – редкого разбора авантюристом. После нашего с вами знакомства я думал, что меня уж точно ничем невозможно теперь удивить. Но Константин Иванович…

— Рассказывайте.

— Лучше почитайте, Яков Кириллович. Рассказчик из меня сейчас…

— Давайте, — кивнул Гурьев, принимая из рук Осоргина папку с бумагами.

Осоргин с трепетом следил, как отчаянная мальчишеская улыбка проступает на лице Гурьева по мере того, как он перелистывает страницы содержимого. Это что же, в смятении подумал моряк, он ещё и читать успевает?!

«Здравствуйте, дорогой мой Яков Кириллович!

Признаюсь, что выразить мою радость – словами или на бумаге – от встречи с вашим посланцем я не в состоянии. Поверьте, что радость эта тем более велика оттого, что произошла она как нельзя кстати. Из прилагаемых документов вы узнаете, о чём речь. Пока же спешу уверить вас: время, которое вы мне предоставили, а также условия, в которые вы меня столь неожиданно и великодушно поместили, повлияли на вашего покорного слугу самым удивительным образом.

С некоторым трепетом спешу сообщить вам об изменении моих личных обстоятельств. Вот уже четыре года, как наше супружество с Ириной Павловной, затевавшееся по вашему настоянию для возможности покинуть СССР, превратилось в самое что ни на есть подлинное. Мой процесс[28] полностью погашен, и я абсолютно здоров. Вместе с Ириной Павловной и нашим сыном Кириллом, которому осенью исполняется три года, мы живём в маленьком городке у самого подножия Пиренейского хребта. Как вы, вероятно, уже догадались, шофёр такси из меня не вышел, зато мне посчастливилось получить место учителя испанского языка и географии в муниципальной школе. Горный воздух окончательно излечил меня от всяких следов проклятого недуга. Если бы не это, я, вероятно, никогда не решился бы сделать Ирине Павловне предложение. Смею думать, Ирина Павловна не сожалеет о том, что приняла его.

Дорогой Яков Кириллович, надеюсь, вы не обидитесь и не сочтёте мои слова ненужным позёрством. Я в полной мере отдаю себе отчёт в том, что обязан вам совершенно всем, что имею – и самой жизнью, и счастьем ощущать себя мужем и отцом. На это я уже и вовсе никогда – с давних пор – не смел надеяться. Уже одно только это чувство безмерной моей благодарности к вам заставило меня приложить все старания к тому, чтобы суметь оказаться вам полезным. В документах, которые передаст вам Вадим Викентьевич, вы найдёте результат моих более чем скромных усилий. С нетерпением ожидаю ваших замечаний и вашего решения о том, сумеете и захотите ли вы поддержать моё начинание. Если по каким-либо обстоятельствам ваша поддержка затруднительна, я в состоянии справиться самостоятельно и продержаться столько, сколько необходимо. Поверьте, любезный мой Яков Кириллович – я располагаю всеми основаниями для такой позиции. Надеюсь на ваше понимание и возможно скорый ответ.

Ирина Павловна велит кланяться вам и передаёт вам горячий привет. Её родители благополучны и здоровы, проживая большую часть времени в Париже и проводя с нами обыкновенно около трёх месяцев в году. И я, и Ирина Павловна горячо надеемся увидеться с вами в самом ближайшем будущем и верим, что известия о нас и от нас порадуют вас ничуть не меньше, нежели нас – известия, доставленные Вадимом Викентьевичем. Обнимаем вас, дорогой Яков Кириллович, и ждём новостей.

Искренне и бесконечно преданные вам,

Полозовы Константин Иванович, Ирина Павловна и Кирилл.»

Кивнув, Гурьев отложил письмо и принялся за остальные документы.

Полозов угадал. Угадал самым точным и непостижимым образом именно то, что Гурьеву сейчас требовалось. Он поднял голову и резко захлопнул папку:

— Ай да Константин Иванович. Ай да сукин сын. Великолепно. Помните наш разговор в поместье, Вадим Викентьевич? Тот, насчёт экстерриториальности?

— Конечно.

— Так ведь это и есть решение, Вадим Викентьевич.

— Вы что же, — подался вперёд Осоргин. — Вы намерены… это… поддержать?!

— Со всем возможным рвением, господин капитан.

— Зачем?!

— У нас нет здесь друзей, Вадим Викентьевич. И союзниками назвать их можно с большой натяжкой. Друзей и союзников как организации и структуры, действующей самостоятельно и осознанно, — нет. Да это и невозможно. Тогда, в восемнадцатом, всё было ясно. А нынче… Нынче получается так, что враги большевиков – ещё и враги России. А это значит, что и нам не друзья они вовсе. Мы должны стать силой. Только тогда мы можем рассчитывать на что-нибудь, кроме достойной смерти.

— Не может быть, — потерянно проговорил моряк. — Просто ушам своим не верю. Вы что, именно это Константину Ивановичу поручали?! Вот это?!