В «Стоктон обсервере» напечатали вторую и последнюю статью о Смоке Харви. В ней подтвердили то, что все и так думали: он погиб в результате несчастного случая. Нет никаких признаков «телесных повреждений» и «уровень алкоголя в крови составляет 2,3 промилле – почти в три раза выше максимально допустимого по законам Северной Каролины значения 0,8 промилле». Споткнулся, упал в бассейн, не мог выплыть или позвать на помощь, потому что был слишком пьян, и через несколько минут утонул. Ханна так охотно рассказывала о нем тогда в ресторане и сейчас казалась такой веселой, что Найджел запросто снова заговорил о Смоке.

– Это сколько же надо было выпить, чтобы разогнать содержание алкоголя до такого уровня? – задумчиво произнес он, постукивая карандашом по подбородку. – Он весил, я думаю, фунтов двести пятьдесят?[252] Стаканов десять за час…

– Может, он пил, не разбавляя, – предположила Джейд.

– Жаль, в статье не рассказывают подробно о результатах вскрытия…

Ханна, поставив на низенький столик поднос с чаем улун, вдруг резко обернулась к нам:

– Прекратите сейчас же!

Все разом замолчали.

Мне трудно описать, как странно и пугающе прозвучал ее голос. Не сердито (хотя она явно сердилась), не расстроенно, не устало и не тоскливо, а странно (с долгим «а»: «стра-а-анно»).

Она опустила голову, закрыв лицо волосами – словно упал занавес после неудачного фокуса, – и молча ушла в кухню.

Мы в растерянности таращились друг на друга.

Найджел озадаченно покачал головой:

– Сначала надралась в ресторане, теперь вообще на людей кидается…

– Придурок хренов, – процедил Чарльз сквозь зубы.

– Тише, вы, – сказал Мильтон.

– Постойте! – вдруг разволновался Найджел. – Точно то же самое с ней было, когда я спросил про Валерио. Помните?

– Снова «Розовый бутон», – хмыкнула Джейд. – То есть Смок Харви – второй бутончик? Выходит, у Ханны два бутончика…

– Не надо пошлостей, – сказал Найджел.

– Заткнулись все! – бешено прошипел Чарльз. – Не то я…

Тут хлопнула дверь, и Ханна внесла в комнату поднос с жареными филейчиками.

– Простите меня, – сказал Найджел. – Зря я об этом заговорил. Иногда я увлекаюсь и не соображаю, что мои слова могут кого-то ранить. Пожалуйста, простите.

Мне показалось, что голос Найджела звучит довольно неискренне, но публика приняла его выступление одобрительно.

– Ничего страшного, – сказала Ханна, и на ее лицо вновь вернулась улыбка – спасательный канат, за который нам всем дозволено ухватиться.

Я бы не удивилась, если бы она продекламировала, подняв кверху руку с воображаемым бокалом мартини: «Мне случается потерять терпение, да так, что и не найдешь» или «В кино все постоянно целуются».[253]

Ханна отвела Найджелу волосы со лба:

– Тебе бы подстричься…

Больше мы при ней не упоминали Смока Харви. На том и закончилось его недолгое воскрешение, вызванное пьяным монологом на «Гиацинтовой террасе» и всеми нашими «что было бы, если». Из сочувствия к Ханне (как сказала Джейд, «наверное, что-то похожее чувствует человек, если нечаянно задавит кого-нибудь») мы тактично вернули нашего героя – мне нравилось представлять его древнегреческим героем, Ахиллом, например, или Аяксом, до того как он спятил («Дабс проживал жизнь сотни людей одновременно», – сказала тогда Ханна, вертя в руках чайную ложечку в бесконечном танце), – вернули его в те неведомые края, куда попадают люди после смерти, где вечная тишина и на фоне черно-белых улиц проступает красивым шрифтом «Конец фильма» и бесконечно счастливые герой с героиней склоняются друг к другу под звуки пронзительных скрипок.

Во всяком случае, до поры до времени.

Я бы слегка поменял известную фразу Льва Толстого, с которой начинается роман «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастная семья несчастлива по-своему, и притом на Рождество счастливые семьи могут в одночасье сделаться несчастными, а несчастные, к своему великому испугу, оказаться счастливыми».

Рождество всегда было для семьи Ван Меер особенным праздником.

Еще когда я была маленькая и папа в какой-нибудь декабрьский день готовил на обед прославленные ванмееровские спагетти с мясным соусом (случалось, к нам присоединялись «Политическое желание» Дж. Чейза Ламбертона [1980] и семисотпятидесятистраничная «Интеллигенция» Л. Л. Маколея [1991]), папа обычно просил меня рассказать в подробностях, как готовятся к празднованию в моей очередной школе. В Бримсдейле, штат Техас, был мистер Пайк со своим печально знаменитым Святочным журналом; в Слудере, штат Флорида, – Секретный магазинчик Санты, где продавались витые радужные свечи и шкатулки для украшений; в Ламего, штат Огайо, – двухдневная игрушечная деревня, только ее злостно разгромили вандалы-старшеклассники; а в городе Боутли, штат Иллинойс, поставили кошмарный самодеятельный спектакль «История Младенца Христа, музыкальная пьеса миссис Хардинг»[254]. Почему-то мои рассказы веселили папу не хуже, чем Стэн Лорел в короткометражной комедии 1918 года.

– Убей не понимаю, – стонал папа, задыхаясь от хохота, – как это ни один режиссер до сих пор не догадался снять фильм ужасов «Кошмары американского Рождества» или что-нибудь подобное. Это же золотая жила! Можно еще и продолжение снять, и телесериал. «Возвращение святого Ника. Часть шестая: Последнее Рождество». Или, скажем, «Олененок Рудольф отправляется к черту на рога». И зловещий подзаголовок: «Не сидите дома на Рождество!»

– Пап, вообще-то, считается, что на праздниках все радуются.

– Значит, я должен радостно сделать свой вклад в оживление американской экономики, закупая тоннами безумно дорогие и совершенно ненужные мне товары? У большинства из них имеются мелкие пластмассовые детальки, которые в первую же неделю отламываются, и вещь перестает функционировать. Я должен залезть в долги, не спать по ночам, зато экономика взбодрится, поникшие процентные ставки мигом подскочат, появятся новые рабочие места, в которых не было никакой необходимости, поскольку те же операции быстрее, точнее и дешевле выполнит изготовленное на Тайване устройство с программным управлением. Да уж, Кристабель, знаем мы это веселье!